Одна фраза останавливает взгляд, удерживает его почти колдовством: «то, что во мне, помнит…»
«Я никогда ее не забуду. Никогда».
Элис машинально разглаживает письмо. Она знает его почти наизусть, но перечитывает, будто ищет в этих строках некую тайну.
Дорогая Элис!
Похороны будут в Гранчестере, 21 мая. Ничего особенного, но я хотел увериться, что ее не забудут.
Я бы хотел, чтобы ты пришла. Во-первых, это полезно для тебя – думаю, ты увидишь все с правильной точки зрения. Во-вторых, нам нужно поговорить. Не могу поверить в то, о чем ты говорила. Не могу и не хочу верить в такие рассказы о ней. Я люблю Джинни, и она любила меня. Наверное, она была не в себе из-за наркотиков. По результатам расследования я понял: ты права, она действительно хотела устроить тебе передозировку. Вероятно, она знала, что доза в шприце смертельная. Но на суде ничего не всплыло. Они решили, что Джинни просто укололась сама. И я благодарю судьбу хотя бы за это, потому что знаю – она невиновна. Что касается остального, то свои видения я склонен считать наркотической галлюцинацией. Это единственное приемлемое объяснение. Тебе лучше тоже его принять.
Не знаю, как мне жить без нее. Пишу письмо и жду, когда же придет боль, – самое страшное горе лучше, чем нынешнее состояние. Я бросил группу. Потерял всякий интерес и понял, что нечестно тащить за собой на дно остальных, когда у них только-только что-то получилось. Может быть, когда-нибудь я вернусь. Но пока, стоит взять гитару, сразу вспоминаю Джинни.
Элис, ты нужна мне. Ты единственная, кто ее знал и с кем я могу поговорить. Мне нужно узнать о ней все, чтобы она ожила для меня. Не пытайся заставить меня забыть Джинни. Я не могу. Что-то во мне помнит и никогда не забудет ее. Никогда. Она воскреснет во мне, в моих мыслях и мечтах. Боже, иногда я чувствую, что она рядом! Почти касаюсь ее. Пожалуйста, приходи на похороны. Больше никого не будет. Я заказал белые цветы.
Элис прекращает читать.
Мысленно она видит ярмарочное колесо, неподвижное, черное на фоне бледного неба. Элис идет к нему по опустевшей ярмарочной площади; колесо высится над ней, подобно громадному чудовищу. Она рассматривает хитросплетения внутренних механизмов, рыжих от ржавчины и черных от масла, слушает, как перекликаются птицы в блеклом воздухе. Затем раздается скрип, поначалу тихий и слабый, набирающий обороты… внутренности чудовища оживают. Слышен резкий звук, скрежет ржавого металла, шум машин, вращающих мир, как карусель, и удерживающих на месте голубой небосвод. Медленно, но неизбежно, как вера и судьба, колесо начинает вращаться.