— Да…
Ничего… ничего. Ступай.
Филист кивнул и покинул комнату. На мгновение ему показалось, что Дионисий хочет сказать ему что-то личное. Но может, время для этого еще не настало…
Прошло три года. Дионисий понемногу вернулся к своим привычкам, занялся делами государства и политическим воспитанием своего первенца — по правде сказать, без особых успехов. Юноша предпочитал устраивать празднества с друзьями, приглашая на них художников, гетер и поэтов, и всегда испытывал заметное стеснение, когда отец вызывал его к себе.
Его мать Дорида, формы которой от возраста и от недостатка подвижности сильно округлились, старалась защитить его:
— Ты всегда так суров с мальчиком — ты его пугаешь.
— Ради Зевса, я пытаюсь сделать из него мужчину и государственного мужа, если, конечно, у меня получится, — отвечал Дионисий.
— Да, но как? Ни одного любезного слова, ни одной ласки.
— Для телячьих нежностей существуешь ты. Я ему отец, ради Геракла, а не мать. Ты сделала из него тряпку и рохлю.
— Неправда! У него есть характер, и если ты доверишь ему какое-нибудь поручение, ответственное дело, он сумеет тебе это доказать. Кроме того, все же видят, что ты даришь свою любовь Арете, дочери этой…
— Молчи! — раздраженно гаркал Дионисий. — Больше ни слова. Арета — мой ребенок, как и все остальные. Она самая младшая, и она чудесная девочка. Я тоже имею право получать какую-нибудь радость от собственного потомства.
Такие споры неизбежно кончались ссорами: Дорида начинала рыдать и на несколько дней запиралась в своих покоях со служанками и компаньонками.
Филист же, напротив, стал ему ближе — как советник, и, хоть он сам никогда не признавался себе в этом, как друг тоже. Единственный друг, оставшийся у него на свете.
Окончательно определив западные границы и характер дальнейших взаимоотношений с Карфагеном, Филист занялся переговорами со Спартой, всегда покровительствовавшей Сиракузам, и во время новой войны, которую та начала против Афин, с одобрения самого Дионисия выслал ей десять кораблей для участия в военных операциях в Эгейском море. Это было что-то вроде долга чести, а вовсе не вмешательство во внутренние дела с целью распространения своего влияния.
Дионисий, казалось, снова заинтересовался литературой — своей юношеской страстью, — при этом продолжая упорно не любить философию. Он велел перестроить театр, увеличив его в размерах, и ставить там свои произведения: обычно их награждали овациями. Зная, кто является их автором, публика не решалась обижать его неодобрением.
Экспедиция в Эгейское море окончилась провалом: афиняне затопили девять из десяти сиракузских кораблей, и наварх, командовавший эскадрой, предпочел самоубийство возвращению в Лаккий tfa одном-единственном корабле.