— И что мне, по-твоему, делать? — спросил его Дионисий. — Осыпать его поцелуями и ласками? Ради Зевса, если он не хочет становиться мужчиной, я заставлю его, по-хорошему или по-плохому!
Но это были лишь слова. В действительности Дионисия не покидала уверенность в том, что никто не сможет наследовать ему, никто не способен справиться с такой задачей. Иной раз Филист силился убедить его вернуть власть народу, но потом отказался от этих попыток. Он слишком хорошо понимал, что, если демократия способна править городом, она никогда не сможет управлять государством таких размеров, простирающимся до Эпира, Иллирии, Умбрии и Падузы.
Лишь уважение и страх перед единоличным правителем удерживали вместе такого рода образование. Выборное правительство не смогло бы внушить к себе столь же сильный страх и уважение со стороны других выборных правительств в подчиненных городах.
Вероятно, в государстве продолжалась бы обстановка политического, экономического и культурного равновесия, созданная Дионисием, если бы не известия из Африки, повергшие его в большое волнение.
Он срочно вызвал к себе Филиста, и тот поспешил в крепость.
— Что случилось? — спросил он, едва войдя.
— В Карфагене вспыхнула чума.
— Опять?
— На сей раз, кажется, она выкосила огромное количество этих ублюдков.
— Понимаю: это должно радовать тебя.
— Это еще не все. Ливийцы подняли мятеж.
— Это тоже не новость. Почему ты так нервничаешь?
— Потому что нам представляется случай навсегда изгнать их с Сицилии.
— Ты же сказал, что больше не станешь пытаться.
— Я солгал. Я намерен попробовать снова.
— Ты заключил договор.
— Лишь для того, чтоб выиграть время. Люди, подобные мне, никогда не отказываются от своих планов. Никогда, понимаешь?
Филист склонил голову.
— Полагаю, бесполезно напоминать тебе о том, что в Карфагене уже была и чума, и мятежи, но в конце концов он всегда давал мощный и решительный отпор.
— На сей раз все иначе.
— Почему иначе?
— По двум причинам: во-первых, эти псы убили моего брата, и теперь они будут харкать кровью, до тех пор пока я не скажу: «Хватит». Во-вторых, мне шестьдесят лет.
— Это веская причина для того, чтоб образумиться и заняться делами управления государством. Война — дело дурное.
— Ты не понял. Я хочу сказать, что если мне сейчас не удастся осуществить свой план, то уже не удастся никогда. Что до моего сына, лучше не будем о нем говорить. Я уже принял решение. Мы нападем на них следующей весной, при помощи армии, флота и боевых машин. Бросим на них самое большое войско из всех, когда-либо существовавших, и разнесем их на куски.