По моей коже поползли мурашки, когда я представила, что некоторые люди… или ревененты… неважно… испытывают боль смерти ни один раз, а многократно. Из-за выбора.
Винсент увидел моё беспокойство и потянулся к моей руке. Его прикосновение успокоило меня, но не из-за того, что оно было сверхъестественным.
— Тогда почему вы это делаете? Это что-то вроде гипертрофированного чувства добровольной помощи? Или погашения своего долга перед вселенной для принятия своего бессмертия? Я имею в виду, я уважаю то, что вы спасаете жизни людей, но после нескольких спасений, почему бы вам просто не позволить себе стареть, как Жан-Батист, пока вы, наконец, не умрете от старости? — я замолчала. — Вы умираете от старости?
Игнорируя мой последний вопрос, Винсент наклонился ко мне и заговорил горячо, как если бы исповедовался.
— Потому, Кейт. Это как принуждение. Это как давление, растущее внутри, пока вы не должны сделать что-то, чтобы получить облегчение. «Благотворительные» или «бессмертные» мотивы не делают ценным боль и травмы сами по себе. Против нашей природы этого не делать.
— Тогда как этому сопротивляется Жан-Батист… Как? на протяжении тридцати лет?
— Чем дольше ты ревенет, тем проще удается этому сопротивляться. Но даже с пару сотней лет у него под каблуком, это требует от него гигантских усилий самоконтроля. Однако у него на это есть веские причины. Он не только приютил наш маленький клан, но и поддерживает другие группы ревенентов по всей стране. Он не может умирать направо и налево и продолжать управлять, это накладывает большую ответственность.
— Ладно, — согласилась я. — Я поняла, что у вас есть принуждение к смерти. Но это не объясняет почему, в период между всеми умираниями, ты делаешь такие вещи, как, например, ныряние в Сену, после попытки самоубийства. Очевидно же, что ты не умрешь от этого.
— Ты права, — сказал Винсент. — Случаи, когда мы и действительно умираем, спасая кого-то, редки. Один… самое большее два раза в год. По большей части мы в основном предупреждаем хорошеньких девушек, чтобы те, не погибли под обломками обрушившегося здания.
— Очень учтиво, — сказала я, пихая его. — Но это именно то, что я имела в виду. А какое за это вознаграждение? Или это тоже принуждение? Винсент, похоже, смутился.
— Что? Это действительно вопрос.
— Мы все еще говорим про двадцать первый век, — сказала я, оправдываясь.
— Да, но мы выходим немного за рамки первоначального вопроса.
Пока он изучал моё упрямое выражение лица, зазвонил его телефон.
— Уф, звонок меня спас, — сказал он, подмигивая мне, и ответил.