Воистину, тот, кто озаботился устройством кладбища на этом пологом, поросшем кипарисами склоне, тоже был очарован открывающимся с холма видом. Впрочем, к закату кладбище опустело: среди покосившихся и стоявших прямо узких тесаных камней, отмечающих могилы, не видать было ни души. Сторож ушел в свой домик у кладбищенской стены и развел там огонь в очаге — над серой глинобитной стеной уже поднимался дымок.
А на кладбище стремительно опускалась ночь. Длинные тени кипарисов сливались с темнотой в ложбинах между могилами, и только белые камни надгробий и обветренные стены мазаров с повыбитой непогодой резьбой светлели в сумерках.
Когда темнота окончательно затопила склон холма, и единственными огнями на курухи и курухи вокруг остались лишь точки желтого света на холме Куртубы — смотрители уже зажгли фонари и лампы на улицах, — от стены низенького мазара отделилось несколько теней. Еще несколько теней поднялось из чернильной тени под кипарисовой аллеей. И потом кто-то отворил скрипучую деревянную дверь ушедшего в землю заброшенного склепа — и тоже вышел наружу.
И тут на тропинке, идущей от нижних ворот кладбища, послышались шаркающие шаги. Кто-то поднимался по склону между могильных памятников, постукивая дорожным посохом о камни и напевая:
Я обратился к ветру: «Почему ты служишь Дауду?»
Он сказал: «Потому что имя Али
Выгравировано на его печати».
«Клянусь солнцем» — такова история лица Али;
«Клянусь ночью» — такова метафора волос Али.
По тропинке между могилами шел человек в остроконечном колпаке верблюжьей шерсти — и даже в темноте ночи белел платок, обвязанный вокруг этой шапки. У пояса человека болтались, стукаясь боками и позванивая, медные чашка и кувшин для омовения. А за спиной он нес сумку, из которой торчал свернутый молитвенный коврик. Конечно, это был странствующий дервиш.
Из-за ближайшей колонны-памятника поднялась высокая стройная тень — и заступила дорогу дервишу:
— Кого это несет на честное кладбище с дурацкими попевками?
А тот сложил ладони у груди и склонился в низком поклоне:
— Приветствую тебя, о князь Сумерек. Да продлит Всевышний твою жизнь на тысячи и тысячи лет!
— Какой я тебе князь Сумерек, о дервиш? Лесть не к лицу суфию, — фыркнула тень в ответ.
Дервиш скорбно вздохнул:
— Приходится работать день и ночь, чтобы вспахать и очистить поле души.
— Начина-ается, — сердито протянула тень. — Сейчас мы услышим много разной белиберды, перемежаемой бесконечными упоминаниями Имени. Поистине вы, смертные, отвратительны. Как у вас языки не отсыхают — а они метут у вас, как поганые метлы.