Все сочленения стеклянных и пластмассовых костей, все шарики грудей и бусинки сосков, все пестики, тычинки, все клешни, все щупальца светились общим для галактики, для всех объектов эротизмом — сквозным, тотальным, всюдным, и, брезгуя уютом благоразумно-взвешенной искусствоведческой трактовки, Нагибин видел главное — дышавшую во всех объектах-существах неукротимую и первобытную как будто волю к жизни; овеществленную, заявленную на всех возможных уровнях идею прирастания живого — плодоношения, цветения, беременности, победы первоестества и первочувственности над сконструированным, искусственным великим неживым. «Это что же, — он сказал Палеолог, — они все у тебя беременные?» — «Ты страшно проницателен», — на это отвечала византийка, опуская голову на Мартынове плечо.
Нагибин не сказал ни слова, поняли его без слов. Подвигин зашагал к машине без оглядки, оставил их вдвоем. А этим делать что? В глаза друг другу? Языками — бла-бла-бла? А порознь не могут почему-то тоже. Ну, Сухожилов вот, по крайней мере, без Нагибина не может точно.
— Ну что ты ходишь-то за мной? — не выдержал Нагибин, вскрикнув с мукой. — Теперь-то что? Уйди, проповедник. Видеть тебя не могу. Ну все, остановились поиски.
— Опять ты нюни, эскулап?
— Отец ее звонил, — заговорил Нагибин быстро и без выражения. — Решился только что на поиски в мертвецких. Сегодня образец сдал — эскпертиза будет. Ну, все, Сережа-чудотворец?
— Ну-ну, я посмотрю на вас, когда в мертвецких тоже будет пусто. Ведь понапрасну папка нуклеиновые льет.
— Отвяжись, я тебя умоляю.
— Слышь, брат, ты расскажи мне про нее, — вдруг Сухожилов вместо того, чтоб отвязаться, попросил. — Я мучаюсь, страдаю от того, что не на равных мы. У тебя экслюзив, личное. Рассказывай. Давай, давай инсайдерскую.
— Ты стыд совсем…
— Ага, ага. Рассказывай. Ну. Что я не знаю.
— Ты ничего не знаешь. И не узнаешь никогда.
— А мне одним глазком. Краешком.
— Нет, это при близком знакомстве. Ты понял? Прости.
— Это хвостик ее? — расхохотался Сухожилов.
— Что?
— Хвост, хвост — пониже спины. Бесенок натуральный. Демон, да. Да нет, ты не подумай — как заявлялось ранее, мы в рамках с ней держались, она держалась, чуть что, мне сразу по рукам. Но хвостик я успел. Копчик, отросток. Выпирает. Как будто в самом деле атавизм. Когда пошла вся эта пьянка, мы поневоле с ней прижались. Ну как ты говорил — салаки в банке. Но дальше ничего не знаю. Давай при близком, я тебя прошу.
— Спиногрыз при близком.
— Это как? Не понимаю.
— А так. Вот на закорках кататься — очень любит это дело. На море с ней — она впервые в жизни. Воды боится, требует — поехали. И я везу. Потом сама ступила и ногу крышкой от консервной банки. Идти не может, опустилась на бок, одной рукой уперлась в дно, другою машет мне, лицо убитое — такое потрясение, что в мире может твориться такая вот несправедливость, опять взвалил, везу. Но это все мое и никого другого больше.