— У пана капрала бравый выгленд.
Жабицкий безразлично махнул рукой и покосился на мансанилью, поданную на стол.
— Надоело качаться в седле. Как только поставим на место быдло, покину войско. Я с юных лет тяготел к духовному сану.
— О, пане капрал, это благородное решение! Мир знает не мало святых, которые прославили себя вначале как храбрые воины. Ведь и достопочтенный Игнатий Лайола[9] носил шпагу.
Лесть Скочиковского понравилась капралу. Жабицкий хорошо знал жизнь Игнатия Лайолы. Любой пан был бы счастлив быть похожим на великого иезуита. Да, в тридцать лет он храбро защищал крепость Памплоны от французов и был ранен в обе ноги. После выздоровления отдал себя целиком святой цели — созданию ордена. Жабицкий помнил наставление Лайолы и сейчас повторил его слово в слово:
— Тот, кто хочет посвятить себя богу, должен отдать ему кроме своей воли свой разум… — и вдруг добавил: — Пан Скочиковский не воин, а так же славен делами.
— Какие дела?! — Скочиковский развязал сафьяновый мешочек с табаком. — Купецкие дела стали бедные и ничего не стоят. Я тяну кое-как — железо надобно короне. А казна платит гроши. Попробуй выделать его, железо!
Что правда, то правда. Выделать железо не легко. Видел Жабицкий, как мужики из рыжей болотной воды вытаскивали тяжелые, пористые, как пемза, и крохотные куски руды. Ее промывали, сушили и прокладывали углями в железоделательных печах. Пылали жаром угли, и крупицы руды плавились в крицу.
— Пан купец не стоит у печи и не колотит молотом. А за железо платят не мало.
— В чужих руках и грош толще талера… — Скочиковский второй раз налил в кубок мансанилью.
Капрал убрал руки со стола. У пана Скочиковского похолодело внутри: не зря отодвинулся!
— Дозорцы переняли фурманки с твоим железом. — Капрал в упор смотрел на пана Скочиковского и наблюдал, как задергалась у купца щека, задрожали пальцы. Скочиковский шмыгнул носом и зашарил ладонью по скамейке — понадобился мешочек с табаком. Капрал продолжал — Железо фурманы прикрыли тряпьем, пустыми кадушками из смолокурни. Я, пан Скочиковский, повинен был завернуть коней на двор пана войта… Да пожалел твою седую голову.
Такого поворота купец не ожидал. Отпираться было бессмысленно, хотя и славна поговорка: не пойман — не вор.
— Пан войт знает о моем железе… Там его вот было… — купец поднял мизинец и чихнул.
— Не знает пан пулкувник! — твердо оборвал капрал.
И поднялось в душе Скочиковского смятение: неужто этот рыжеусый мерзкий капрал пронюхал что?
— Седельнику Шанене не продавал?.
— Нет, не продавал!..
— А он признался… — схитрил капрал.