— Насколько я понял вас, мисс Лидс, — откашлявшись произнес Кремер, — вы не согласны с миссис Чак?
— Категорически, — отозвалась мисс Лидс. — Она ненормальная. Она сама это сделала.
— Что именно?
— Убила мою мать и собственную внучку. По-моему, она этого не сознает. Только сумасшедший мог убить Энн. Она была очень славной и всем нравилась.
— Извините, — врезался я. — В понедельник вы сказали мне, что никто не убивал вашу мать. Вы сказали, что она умерла от старости. А теперь вы говорите…
— А вы сказали, — обрушилась она на меня, — что пришли к нам только повидать Энн, а теперь вы здесь! Я так и говорила, что армия и полиция — все едино. Вот вы все здесь, и что от вас толку? В течение шестидесяти лет вы и пальцем не пошевелили, чтобы убрать ястребов из города! Какой смысл говорить вам, что мою мать убила безумная старуха? Какие действия вы бы предприняли? Откуда я могла знать, что она убьет Энн? Я пришла с ней только потому…
— Мадам! — обратился к ней Вульф таким тоном, что она тотчас умолкла. — Если вы сами пребываете в здравом уме, то, пожалуйста, ответьте на вопрос. Ваша мать действительно предлагала миссис Чак выехать из дома?
— Да. Этот дом принадлежал ей…
— Она перестала платить Леону Фьюри за истребление ястребов и тоже велела ему съехать с квартиры?
— Да. После того как она повредила ногу…
— Она сказала Рою Дугласу, что намерена снести голубятню?
— Да. Она не могла вынести…
— Она перестала давать вам деньги и запретила ходить в парк?
— Да. Но я…
— Значит, мадам, ваш диагноз ошибочен. Миссис Чак превосходно помнит все события, что делает честь ее умственным способностям, несмотря на преклонный возраст. Я бы не рекомендовал вам…
Зазвонил телефон, и Кремер взял трубку. Выслушав весьма краткое сообщение, он обратился к Вульфу:
— На этом закончим, если вы не возражаете.
Вульф кивнул, и Кремер сказал в трубку:
— Проводите дам и затем введите его.
Проводить дам оказалось не так-то просто. Они не высказали всего, что собирались, и их ничуть не волновали намерения Вульфа и Кремера. В конце концов Кремеру пришлось встать из-за стола и выставить их в коридор, а к тому времени, когда он снова сел в свое кресло, в кабинете появился полицейский с очередным посетителем.
Леон Фьюри явно был не в себе по сравнению с тем, каким бравым он пребывал в тот раз, когда я его видел. Он вошел, оглядел нас, опустился по приглашению на стул, но смотрелся совсем невесело. Я усомнился, надевал ли он пижаму накануне ночью, потому что его костюм был так помят, будто он его и не снимал. Воздавая ему должное, пока он сидел передо мной, с мешками под налитыми кровью глазами и двухдневной щетиной на лице, я не видел ничего несостоятельного в той теории, что он вполне мог затянуть шарф на горле Энн Эймори, если бы не его алиби, которое еще не было подтверждено.