Юрьев встал, снова подошел к Маше, еще раз поцеловал ее ладони.
— Природа одарила вас, Мария Дмитриевна, вкусом и инстинктом красоты,
— продолжил он, заложив руки в карманы и становясь то на каблуки, то на носки. — Легкая небрежность в одежде придает вам особую прелесть, вы хорошо сложены, ваша неприступность — это то, что манит в женщине. Худая, гибкая, стройная, грациозная, с изящными, в высшей степени благородными чертами лица, во взгляде светится молодость, красивая, гордая. А походка! Vera incessu patuit dea!
— Не умничайте, — бросила Маша, охватив руками плечи и сев резко на диван. Она вдруг вспомнила, что забыла сегодня по пути домой зайти в аптеку и купить ваты. Диван был продавленным и залатанным, но скрипучим и звонким, будто в нем не пружины, а струны.
Д. каждый раз несмело предлагал гостю партию в шахматы:
— Как насчет реванша, дружочек?
Но Юрьев наотрез отказался играть с ним после того, как в первый вечер потерял на пятом ходу ферзя. Шахматы подарила Д. когда-то Маша на день рождения — изящные, на тонких ножках. Фигурки были выточены каким-то умельцем в столярке зоны. На подметке каждой из них стояла тройка, почему-либо важная для безвестного мастера цифра, срок, наверное. Маша играть не умела, а когда Д. учил ее, как ходят фигуры, принималась хохотать и прыгать конем с доски на стол, потом на тарелку, затем скок на его колено, оттуда на живот.
Доска с расставленными фигурами скучала на подоконнике. Закатившуюся куда-то пешку заменяла абрикосовая косточка, мохнатая от пыли.
Садились пить чай. В дождливые вечера в открытое окно влетали брызги, темнело быстро. В перерывах сонливого дождя от листвы шел шорох, будто кто-то рвал мокрую газету.
— Ну, рассказывайте, — говорила Маша, разливая чай в эмалированные кружки, тоже из зоны, подарок Юрьева к Новому году, — что у вас там новенького.
Но слушала невнимательно, рассеянно. Она пошла на кухню за сухарницей, в прихожей взгляд ее упал на шлепанцы, стоптанные, заляпанные, и она удивилась, как они могут принадлежать ей, здоровой, умной, красивой, молодой.
Сперва Юрьев говорил о зоне неохотно, безрадостно, потом увлекался, принимался рассказывать забавные истории, изображая героев в лицах, пародируя повадки и ужимки, интонацию и выговор вохровцев, сук, опущенных.
Юрьев рассказывал, как охранники торгуют водкой, и какие забавные надписи можно прочитать, если забраться на вышку, и говорил, что, в сущности, никакой зоны нет, там у них то же самое, что и здесь.
— Это удивительно, — восклицал Юрьев, выключая свет, чтобы не летели комары, — жизнь за колючей проволокой идет по тем же самым законам, что и у нас с вами!