— Мне хотелось его убить.
Никогда не признавайся Эдмунду. Вирджиния не ощущала за собой никакой вины, но стремилась оградить мужа, а свою тайну гордо сохранить, как личный, никого не касающийся трофей. В ответ на его признание она шутливо отозвалась:
— Было бы очень жалко!
— Твой дед с бабкой, наверное, огорчатся?
— Мы приедем к ним в другой раз. Ты и я, вдвоем. Генри оставим с Ви и Эди, а сами поедем к моим старикам.
Эдмунд поцеловал ее. И, откинув голову на мягкую спинку дивана, со вздохом сказал:
— Хорошо бы нам не надо было ехать на этот проклятый бал.
— Да. Но придется. Хотя бы ненадолго.
— В тысячу раз лучше было бы сейчас лечь в постель.
— О, Эдмунд, у нас с тобой столько времени для любви. Годы. Вся оставшаяся жизнь.
Тут, тактично постучавшись, за ними зашла Эди. Она остановилась на пороге. Сзади, из холла, падал свет, подсвечивая ее белые волосы, как сияющий ореол.
— Просто хотела сказать, что Генри в кровати и ждет вас.
— Спасибо тебе, Эди.
Они поднялись наверх. Генри лежал в постели. Слабо теплился ночник, в комнате разлился полумрак. Вирджиния присела на край кровати и, наклонившись, поцеловала сонного сына.
— Спокойной ночи, родной.
— Спокойной ночи, мамочка.
— Тебе хорошо, да?
— Ага.
— И никаких неприятных снов не будет?
— Я думаю, нет.
— Если приснится что-нибудь такое, помни, что Эди внизу.
— Ага, я знаю.
— Теперь я тебя оставлю с папой.
Она встала и направилась к двери.
— Желаю вам приятно провести время, — сказал ей вдогонку Генри.
— Спасибо, мой родной. Постараемся.
Вирджиния вышла. Ее место рядом с мальчиком занял Эдмунд.
— Ну, Генри, вот ты и дома опять.
— Ты меня прости за школу, но там, правда, было все не так.
— Я знаю. Теперь я это понял. И мистер Хендерсон тоже понимает.
— Значит, я не должен туда возвращаться?
— Думаю, нет. Надо будет выяснить, примут ли тебя обратно в страткройскую начальную.
— Ты считаешь, могут не принять?
— По-моему, вряд ли. Снова будешь учиться вместе с Кедиджей.
— Вот хорошо.
— Спокойной ночи, старичок. Ты держался молодцом. Я горжусь тобой.
У Генри уже слипались глаза. Эдмунд поднялся и пошел к двери. Но еще не дойдя до порога, с удивлением ощутил на своих глазах влагу.
— Генри.
— Да, папа?
— Ты положил с собой Му?
— Нет, — ответил мальчик. — Мне это больше не надо.
Вирджиния вышла из дому. Дождь уже прошел. Откуда-то с гор прилетел ветер, холодный и свежий, с морозцем, и зашумели, заскрипели вязы Балнеда, вскидывая темные верхушки. Взглянув в вышину, она увидела звезды: поднявшийся ветер отогнал на восток все тучи, и на освободившемся месте открылось небо, ясное и бесконечное, исколотое блестящими точками неисчислимых созвездий. Поток холодного, чистого воздуха ударил Вирджинию в лицо. Она глубоко вдохнула его раз и еще раз и почувствовала прилив бодрости. Усталость прошла бесследно. Как и обида, растерянность, горечь, душевная мука. Генри дома и больше не уедет. Эдмунд тоже к ней вернулся, и не только в прямом смысле. Она молода, хороша собой и знает это. Нарядная, как картинка, она едет на бал и готова танцевать до утра.