Оба замолчали. Генри пристально смотрел на маму, а она смотрела на него, и ее синие глаза были очень серьезны.
Наконец она сказала:
— Генри, бабушка не говорила тебе ни про какого слизняка. Она сказала «сквозняк». Из сада дует ужасный пронизывающий ветер — вот что она тебе сказала.
Сквозняк! Не слизняк, а сквозняк! И все его страхи из-за какого-то сквозняка! Каким же он себя выставил дурачком! Ну да ладно, главное, что бабушка в безопасности и никакое чудовище к ней не вползет.
— Только ты никому не рассказывай, — попросил Генри.
— Бабушке я должна объяснить, но можешь быть уверен, она никому ничего не скажет.
— Ладно, бабушке скажи. Только смотри — больше никому!
Мама пообещала сохранить все в тайне, и он, мокрый, выскочил из ванны, и мама закутала его в большое махровое полотенце и прижала к себе, и сказала, что сейчас съест его — такой он сладкий, и они вместе спели веселую песенку, а на ужин были его любимые макароны с сыром.
Эди сварила ему сосиски, поджарила картофельные оладьи и открыла банку фасоли. Пока он, сидя за кухонным столиком, поглощал все это, Эди сидела напротив и пила чай.
«Что-то она сегодня неразговорчивая», — подумал Генри. Обычно они болтали без умолку, и он очень любил слушать про все, что происходит в их округе: кто умер и какое осталось наследство; чей сын ушел с фермы и нанялся работать в гараже в Релкирке; у кого в скором времени родится ребеночек и какое это будет радостное событие. Но сегодня Эди не сообщала ему никаких новостей. Она сидела, уперев пухлые, с ямочками, локти в стол, и смотрела в окно на узкую зеленую полосу своего палисадника.
— О чем это ты задумалась, Эди? — спросил Генри. Обычно это она задавала ему такой вопрос.
Эди тяжело вздохнула.
— Ах, Генри, не знаю, что тебе и сказать…
И ничего не сказала. Но он настаивал, и тогда она ему объяснила, почему у нее такое плохое настроение. Есть у нее двоюродная сестра, которая прежде жила в Туллочарде. Зовут ее Лотти Карстерс, и все у нее в жизни неладно. Замуж она так и не вышла. Пошла было в горничные, но скоро ее уволили — очень она все плохо делала. Покуда родители не умерли, она жила с ними, а когда осталась одна, очень странно стала себя вести, и ее забрали в лечебницу. «Это у нее был нервный срыв», — сказала Эди. Но теперь ей лучше, она выздоравливает, и скоро ее выпишут из лечебницы, и она придет жить к Эди, потому что ей, бедняжке, пойти больше некуда.
«Совсем это ни к чему, — подумал про себя Генри. — Эди только моя».
— Но у тебя ведь нет комнаты для гостей, — сказал он.
— Придется отдать ей мою спальню.