Сварливая медсестра в регистратуре и вовсе не желает со мной разговаривать. Вообще-то она пригрозила вызвать копов, если я подойду к ней еще раз. Даже обколотые наркоманы и те меня сторонятся.
Звонит мобильник, и я выскакиваю из приемного покоя.
— Господи, Бэт! Прости, ради Бога. Кейт у Флер. Я собирался тебе перезвонить…
— Уильям, Бога ради! Я места себе не находила. В итоге пришлось позвонить Лавуа и вытащить их из постели! Что, черт побери, ты там…
— Послушай, я же сказал, извини! — резко обрываю я. — Тут кое-что произошло.
— Кое-что поважнее, чем твоя дочь?
— Слушай, с ней все в порядке, а это главное. Через денек-другой она будет дома.
— Через денек-другой? Когда? Что она там делает? Ты уверен, что она в порядке?
— Мистер Эшфилд!
Я резко оборачиваюсь. Врач едва ли старше Бена жестом приглашает меня следовать за ним.
— Послушай, Бэт. Я должен идти. Поговорим завтра.
Захлопываю телефон.
— Вашей жене намного лучше, — с улыбкой сообщает врач. — Она в послеоперационной. Была кое-какая опасность, но теперь все будет в порядке. Можете к ней пройти.
Я не стал поправлять его неумышленную ошибку: моя жена. Если бы.
Элла, на несколько тонов бледнее больничных простыней, все же выдавливает слабую улыбку, когда я вхожу в послеоперационную палату.
— Никому не рекомендовала бы этого молокососа, — еле-еле выговаривает она.
— Буду иметь в виду. — Я осторожно пристраиваюсь на краю кровати, и вдруг ко мне возвращается болезненное воспоминание о том, в каких обстоятельствах я в последний раз навещал женщину в больнице. — Ну и напугала ты меня там, в гостинице.
— Да и себя тоже, — морщится она. — Уильям, мне так жаль! У тебя и без меня забот полон рот…
— Да не глупи! Господи, Элла, я думал, что теряю тебя!
— Прости. В следующий раз придется постараться.
— Не смешно, Элла. Я даже не имел понятия, жива ты или мертва. Никто ничего мне не говорил. Что, черт побери, стряслось?
Снова морщась, она поудобнее устраивается на подушках.
— Скажем, так: если аппендикс жалуется, лучше к нему прислушаться.
— Верно говорят: сапожник без сапог.
Я раздумываю. В нормальной ситуации Элла никогда не дала бы мне даже заикнуться насчет слова на букву «л», но ведь со смерти Джексона она изменилась. В ней появилась нежность, уязвимость, которой прежде не было. И я набираюсь нахальства, чтобы сказать правду:
— Элла, ты понятия не имеешь, каково мне было видеть тебя в таком состоянии, — осторожно произношу я. — Сегодня вечером я понял, как много ты для меня значишь, как сильно я…
— Уильям, прости. Не мог бы ты попросить сестру принести еще кодеина?