– Держи его! – закричал Хацимоев-младший, указывая телохранителям мэра на Могола.
Увидев, как к нему сквозь толпу пробираются дюжие телохранители, Могол быстро проглотил остатки пива из пластиковой бутыли, швырнул её на газон и задал отчаянного стрекача.
И тогда над толпой, вначале тихо, затем всё громче и громче зарокотал гомерический хохот.
На мраморной мемориальной доске золотыми буквами сияла надпись:
В этом доме живёт
последний представитель
великой нации татаро-монголов
ЗУЛИПКАР МОРДУБЕЙ
Когда Дима, купив на рынке яблоки, вернулся, во дворе уже никого не было, кроме дворничихи бабы Веры. Двор был замусорен раздавленными гвоздиками, скомканными пластиковыми стаканчиками, битым бутылочным стеклом и мраморными осколками сорванной со стены и разбитой вдребезги мемориальной плиты. Баба Вера подметала и во весь голос костерила крутых мира сего всех вместе взятых и отдельно – безмозглого Могола, возмечтавшего об увековечении своего имени. Ещё утром она надеялась, что вдова доплатит за уборку двора после торжественной установки мемориальной доски, а теперь приходилось мести бесплатно.
Дима проскользнул в подъезд, вошёл в квартиру и полчаса обрабатывал яблоки, вводя шприцом под кожицу приворотное зелье. Затем снова сложил яблоки в авоську, вышел во двор и сел на скамейку возле подъезда, водрузив авоську рядом с собой. Оставалось надеяться, если Машка Ларионова, как всегда, не обратит на него внимания, то заметит хотя бы яблоки. Яблоки были большие, красивые, ароматные и светились на солнце.
Баба Вера закончила подметать, высыпала мусор в контейнер и, проходя мимо Димы, заметила авоську с яблоками.
– Где же ты такую красоту приобрёл? – поинтересовалась она, останавливаясь.
– На рынке, – простодушно ответил Дима.
– Вкусные, наверно? – продолжала намекать дворничиха.
Дима, похолодев, понял намёк. Сейчас баба Вера попросит угостить, и он, как всегда, не сможет отказать. Он представил себе воспылавшую к нему пламенной страстью бабу Веру, и его охватило отчаяние.
– Это не мои! – чуть не истерично выкрикнул он. – Это… Это…
Придумать, чьи яблоки, он не смог. Но для бабы Веры и этого было достаточно. Она оскорблённо поджала губы, процедила: «Жлоб!» и пошла своей дорогой.
Дима просидел на скамейке до позднего вечера. Мимо, кто из подъезда, кто в подъезд, проходили жильцы, здоровались, а Машка всё не шла. Некоторые интересовались яблоками, но Дима отшивал их, как бабу Веру, но уже без истеричных ноток в голосе.
– Не мои, – говорил он, не уточняя, чьи конкретно. – Попросили посторожить.
Жильцы прекращали расспросы и шли по своим делам.