Тот с досадой покосился на топор, засопел.
Я решил не вмешиваться и наблюдал за происходящим со стороны. Мужик явно имел претензии. Не иначе мешок Серый у него упер.
— Это мои сухарики, — наконец пропыхтел мужик.
Обиженно. По-детски оттопырив толстые губы. Вид надутого детины и его клянчащий справедливости голос были настолько нелепы, что я невольно улыбнулся.
— Какие сухарики? — опешил Борис.
Мужик кивнул на мусорный мешок.
— Я ларек на углу вскрыл. Там и так ни хрена нету, только сухарики и жвачка вроде съедобны. Но от жвачки никакого толку и каменная она, а сухари этот дрыщ спер.
— Я не пер, — возмутился Серый с тем же праведным видом, с каким негодовал с утра, пойманный за руку возле наших рюкзаков. — Оно лежало, никого не трогало. Я подобрал.
Борис повернулся к мужику. На лице светилась дружеская улыбка, но рука крепко сжимала топор.
— Ну, мужик, — миролюбиво проговорил он, — нечего было бросать свое добро. Или оно тебе так нужно было, что разложил посреди улицы?
Взгляд мужика заметался между топором и мусорным мешком.
— Ладно, — сжалился Борис, — давай пополам.
— Так не честно! — рассердился тот. — Я их нашел!
— Он тоже, — кивнул на Серого Борис. — Не жадничай, дядя. Половина лучше, чем ничего. — Он запустил в мешок лапу и стал доставать оттуда пакетики с сухариками. Мужик скрипнул зубами. Борис поглядел на выгруженные пакетики, заглянул в мешок и протянул его мужику. — Держи, я тебе даже с тарой отдам. Только больше не разбрасывайся, а то еще с кем-нибудь делиться придется.
На лице Бориса продолжала сверкать дружеская улыбка. Но пальцы все также стискивали топор. Забавность нелепой ситуации улетучилась, как сигаретный дым. Внутри стало неуютно. Убийство в виде самозащиты я еще мог оправдать, но убийство из-за сухариков…
Хотя топор в руке мог быть только для острастки. Или не только? Сейчас мне почему-то казалось, что это уже не игра. Все серьезно. Очень серьезно.
Мужик взял мешок, пробурчал под нос что-то неразборчиво-матерное и пошел прочь.
Борис смотрел, как смыкаются за его широченной спиной кусты. Слушал, как шуршат ветки, как удаляются шаги.
Когда затих последний шорох, улыбка мгновенно сползла с его лица. Борис развернулся, словно спущенная пружина. Складка на лбу заострилась, взгляд сделался бешеным.
— Борис! — вскрикнул я, чуя недоброе.
Рука с топором взметнулась и резко опустилась, вгоняя лезвие в ствол дерева. В десяти сантиметрах от головы Серого.
Тот даже испугаться не успел. Борис схватил его за грудки и резко встряхнул. Процедил сквозь зубы:
— Ты что же это, скотина, творишь?