Мы свернули на проспект шестидесятилетней годовщины забытой революции. Посреди зеленел очередной заросший сверх меры бульвар. По ту сторону торчали ветхие магазинчики с проваленными крышами, за ними возвышалась на гранитном постаменте огромная круглая блямба. Памятник заплесневел и разглядеть на поверхности круга хитро прищурившегося Хо Ши Мина было теперь весьма проблематично.
— Давайте на ту сторону, — скомандовал Борис.
Хоть слово сказал и на том спасибо.
Я направился к переходу, над которым, кренясь на проржавевшем столбе, торчала поблекшая литера «М».
— Куда? — окликнул Борис. — На метро решил покататься?
— Туда, — кивнул я. — Хоть здесь по кустам лазать не придется. Переход есть.
— Тебе больше нравится плавать, чем по кустам гулять?
— Почему плавать?
— Потому что, если в земле выкопать ямку, ее обычно заливает грунтовой водой. Руководствуясь этим принципом, человечество давным-давно изобрело колодцы, — голос Бориса был тошнотворно язвительным.
— Причем здесь?.. Там не колодец.
— Фантастики начитался? — презрительно фыркнул Борис. — Ну-ну.
Он был прав, я нет. Не подумал сразу, а когда подумал, было поздно… Но в тот момент мне очень захотелось его умыть. Спуститься под землю и доказать, что он не прав.
Я упрямо зашагал к лестнице.
Вопреки прогнозам Бориса, плыть не пришлось. Воды в переходе было не выше щиколотки, а заходить в стеклянные двери с надписью «выхода нет» и смутными силуэтами на полу, ой как не хотелось. Да и незачем. По сути, Борзый был прав. Грунтовые воды никто не отменял, зато, пока люди спали, вырубило электростанции. Кончилось электричество — отключились насосы. Сдохли насосы — и вода в считанные дни беспрепятственно разлилась по подземке имени вождя мирового пролетариата, превратив метро в аквариум.
Под ногами хлюпало. Сзади чертыхался Серый, жалея, что поперся за мной.
Борис ждал нас наверху с едкой ухмылкой.
— Сплавали?
— Не так страшен черт, как его Малевич намалевал, — проворчал Серый. — Ноги промокли.
— Ничего, на теле быстро сохнет. А могли бы со мной поверху. Упрямство — достоинство ослов.
— Иди ты, — буркнул я.
Борис злил. Каждым словом, каждым жестом, каждой ухмылкой. Наверное, я от него просто устал. Но он раздражал меня теперь все время, когда был неправ. А когда оказывался прав — бесил особенно. Не потому ли, что его мелкая бытовая правота никак не компенсировала неправоту моральную? Ведь не может же человек, совершивший смертный грех, отмолить себе прощение, поставив дюжину свечек…
Борис не ответил. Просто повернулся и пошел. Впрочем, далеко уйти он не успел. Из-за угла сгнившей будки магазинчика метнулась невысокая фигурка, кинулась Борису под ноги, ткнулась в живот и отпрянула.