Но прогреми здесь хотя бы один выстрел - и вся Вена узнает, что в городе русские войска. Императора Карла точно не выпустят в этом случае из Вены, возьмут штурмом Шёнбрунн и к стенке поставят. Правда, и без вмешательства со стороны с Габсбургом могут проделать то же самое. Вот она, дилемма.
- Только бы пронесло, Господи, пронеси, а? - шептал Хворостовский.
Австрийцы шумели, размахивали руками, что-то такое неприятное показывали поезду и парламентёрам. Но - не трогались с места. Стояли. И то хорошо. Значит, не собираются штурмовать состав. Наконец, какой-то особо лихого вида "левак" махнул рукой, и митингующие подались назад. Один из карлистов повернулся к паровозу и подал знак машинисту: всё хорошо, разводи пары.
- Слава Богу, - выдохнул Хворостовский, но руки от кобуры не оторвал.
Мало ли?
- Ну-с, милейший Иоган Карлович, ужинать нам в Шёнбрунне, - облёгчённо пошутил гурман. - Надеюсь, повара ещё оттуда не сбежали…
- Мне не хотелось бы задержаться здесь даже для ужина… - хмуро ответил Фредерикс.
Он прильнул к окну вагона. Напротив, шагах в пяти, собралась кучка "леваков" в шинелях. Наверняка дезертиры или запасники…В прошлом году Петроград кишел их двойниками, но тогда всё обошлось…
Один из дезертиров показал рукой прямо на Дитерихса. Остальные замерли на мгновение…Вскинули винтовки…
- Иоган, ложись! - Хворостовский оттолкнул товарища в сторону, не медля ни секунды.
Раздался выстрел, за ним - треск стекла. Обломки посыпались на офицеров, так и норовя порезать, ранить, разорвать мундиры. Даром что австрийское стекло!!!
Воздух наполнился треском выстрелов. Австрийцы устроили беспорядочную пальбу по вагонам…
Дитерихс не видел, но в первые же секунды боя карлистов-парламентёров расстреляли "леваки". Верные императору офицеры упали наземь, не успев понять, что происходит…
В ответ, прямо через деревянные стены и закрытые двери теплушек ответили наши пулемёты. Ударники, до того взвинченные до предела, наконец-то оказались в привычной стихии боя.
Одна за другой очереди, пробивая дерево вагонов, падали промеж австрийцев. Те, раненые или убитые, снопами валились на промёрзлую землю, на полотно дороги, на рельсы…Они всё падали и падали, расплачиваясь за любопытство Дитерихса и нетерпение того стрелка.
Это была какая-то тысячекратно усиленная глупость и анархия. Не было слышно ничего, кроме выстрелов. Никто не чувствовал ничего, кроме ярости и гнева. Никто не хотел ничего, кроме как убивать. И они гневались, и они убивали, и они гибли…
Двери теплушек, державшиеся на честном слове, раскрывались, и наши солдаты прыгали, прикрываемые пулемётами, прыгали на железнодорожное полотно. Секунда. Патрон в патроннике. Ровная - какова цена этого порядка? - цепочка залегла. Ещё секунда. Винтовочный залп, эхом подхвативший треск "Максимов". Какой-то унтер - в этом хаосе не до разглядывания погон - дал очередь из ручного "Льюиса". Оттуда, как из жерла, вырвалась гибель пяти…нет…шести…Нет - семи! - человек. Рабочие, которые больше не в силах были смотреть на голодающих вот уже какую неделю детей и жён - они вышли на митинг, такой, кажется, безопасный митинг…Они искали хоть какой-то способ изменить свою чёрную голодом жизнь…Они нашли этот способ. А, нет, не только трудяги упали, скошенные "Льюисом" - туда затесался студентик. Мундир Венского университета, худшего из лучших университетов Европы. Теперь мундир весь увешан, словно медалями, кровавыми ранами.