Явление Марина в стране заурядностей — вещь почти необъяснимая. Марин — это каприз природы, природная аномалия. Шутка. Он должен был бы испытать самые жестокие удары судьбы, какими Америка подвергает художника, судьбы худшей, чем у Эдгара По или Мелвилла, если бы не произошла чудесная rencontre[52] со Стиглицем. Надеюсь, что Джон Марин простит мне эти слова, которые могут прозвучать так, будто я сомневаюсь в его моши. Ни в малейшей степени. Я просто имел в виду, что Америка, когда в ней рождается такой человек, как Марин, должна расстараться безжалостно уничтожить его, и как можно скорее.
Я верю Золеру, сказавшему мне, что Марин крепок, как бойцовый петух, так что убить его трудно. Марин и в самом деле бойцовый петух: подтянутый, стройный. подвижный, живой, острый и всегда готовый пустить в ход шпоры. Но это лишь с теми, кто ищет драки. А сам по себе Марин — человек мягкий, рассудительный, тихий, внимательный, любезный. Он говорит очень интересно, если вы сумеете разговорить его. Но разговаривать он не большой охотник. Все, что ему надо сказать, он предпочитает сказать кистью.
Выступая по поводу одной из акварелей Марина, мистер Э.М. Бенсон говорит: «И вот наконец картина, которая не нуждается в раме, чтобы установить свои границы; все ее части так тонко оркестрованы, что создают иллюзию движения, не боясь хаоса. Наш глаз ведут вдоль смешавшихся потоков этих форм, похожих на множество камушков, прыгающих по воде по заранее намеченному плану. Во всем, кажется, читается еще что — то, каждая деталь ведет еще куда-то, все здесь часть великого замысла, отливы и приливы великолепного узора. И мы смотрим на эти формы и уже воспринимаем деревья, воду, небо не в предметно-изобразительном плане, а как их абстрактные символы. Этот каллиграфический росчерк мы теперь признаем за действительность: зубчатая линия — стремительное движение воды, треугольник — дерево, цветовое пятно — солнце или цветок. Эта пластичная метафоричность и есть кровь и плоть искусства Марина».
Каллиграфический росчерк! Вот квинтэссенция колдовства Марина, взмывающий ввысь знак его победы. Здесь Марин сливается с лучшим в искусстве Китая, продолжает великую традицию живописной алгебры, знаменующей полное владение мастерством. Росчерк, которым отмечены даже его самые ранние работы — человек сразу берет с места в карьер, не делая ни шагу для разбега! — теперь распознается как вескость и обоснованность Евклида, Галилея, Коперника, Эйнштейна. Он не просто еще один большой художник. Он американский художник, одной крови со всеми большими художниками прошлого из Европы, Азии, Южной Америки, Африки. Джон Марин — звено в нашей связи с миром, который мы с такой бессмысленной легкостью отвергаем.