Девочка плыла дальше, дальше — над пагодами, болотами, над городами, джунглями. И все так же тихо пели птицы. Или плакали?..
«Наверно, так плачут от счастья», — подумал Мервин. И тут же ощутил горький запах гари. Пристальнее вглядевшись в девочку, он чуть не задохнулся от ужаса: волосы девочки горели-пылали от напалма. Мервин рванулся к ней изо всех сил — помочь, спасти!.. Но его тело было будто чужим. Не слушались ноги, забинтованные руки были неподвижны. Тогда он закричал, призывая на помощь. Из горла вырвался еле слышный, невнятный хрип. Никто не ответил… И он заплакал…
Внезапно небо окрасилось багровым заревом. Страшной силы взрыв бесшумно гасил малиновые звезды в своих черных клубах…
Девочка повернулась. Лицо ее, освещенное отблесками горящих волос, стремительно приближалось к Мервину. Он не успел увидеть его целиком — видел один рот, искаженный страданием…
Господи, чье же это лицо?
Десятилетней вьетнамской девочки, изнасилованной целым взводом и приконченной милосердным штыком?
Его возлюбленной Джун, потерянной навсегда?
Всего человечества, обреченного на вечные муки?
Где-то близко гремели орудия, рвались снаряды, захлебывались в лужах крови солдаты. Рушились города, уничтожались государства, гибли цивилизации.
Сместились полюса, вышли из берегов моря и океаны. Смерть витала над планетой!..
По багровому небу летел огненный шар — в муках корчилась живая плоть человека. И так ли важно, кто это: девочка-вьетнамка, любимая Джун, кто-то неизвестный из людей Земли?
«…Боже мой, летит, летит по небу огненный факел людской боли и горя! Опять — в который раз! — живая плоть рассыплется пеплом. И нет ни сил, ни возможности даже ценою собственной жизни погасить это адское пламя, вырвавшееся из преисподней, — пламя глухой и слепой ненависти.
Даже ценою собственной жизни…»
Вьетнам… Конечно, именно там и решилась его судьба. Именно там, когда он в отряде «коммандос» рыскал по джунглям в поисках партизан.
Но ведь было что-то и до Вьетнама?
Ведь было же?
Да, было, было!..
1
Девочка присела на корточки и осторожно погладила щенка. Он перестал скулить, завилял обрубком хвоста, приподнялся на задних лапах, натянув поводок. Девочка отдернула руку. Щенок снова заскулил. Ошейник врезался ему в горло.
«И чего я боюсь? — подумала девочка. — Он такой хороший, такой славный!..»
И еще раз, теперь уже смелее, погладила щенка. Он лизнул ей руку.
Уродливо приплюснутый нос щенка, казалось, сморщился в благодарной улыбке.
Поводок был захлестнут за гвоздь, вбитый в стенку деревянного павильона.
Девочка встала и протянула руку, чтобы снять поводок с гвоздя.