— Что — глубоко царапнуло? — подполковник с симпатией посмотрел на новозеландцев.
— Ранения пустяковые, — заметил доктор. И, понизив голос, добавил: — Боюсь, в обоих случаях — неопознанная контузия.
— Но, помилуйте, как я могу отсюда доставить их в столицу?
— Это не моя забота! — сухо отрезал доктор.
— Ну а если бы они были ранены тяжело? — раздраженно спросил подполковник.
— Тогда их тем более следовало бы эвакуировать! — едва сдерживаясь, ответил доктор. И тут же взорвался: — Что вы мне здесь допрос чините? Я наследственный эскулап, а не окопный живодер. Моя профессия тем в корне и отличается от вашего ремесла, что она не калечит, а врачует разум и тело!
«Не везет мне на докторов, — повернувшись к ирландцу спиной, подумал подполковник. — Опять какой-то слюнтяй из Беркли попался!.. В этой войне в джунглях нам как раз только и не хватает, что философствующих неврастеников и архигуманных паникеров. Однако что же мне, в самом деле, делать с этими двумя сосунками? Жаль, нет под рукой той детской коляски, из которой они лишь вчера выползли. В ней и отправил бы их в тыловой рай». Он еще постоял некоторое время, размышляя. Потом обратился к Мервину и Дылде:
— Вы настоящие герои, ребята! Будь у меня сотня таких молодцов, через неделю я уже вышел бы к дельте Хонгха. Однако сейчас вам надо залатать эти чепуховые дырки. Таскать с собой я вас не могу — это будет тяжко и для вас, и для отряда. В трех милях отсюда, строго на юго-восток, расположен резервный аэродром. Мой радист вызовет самолет, а вам надо доковылять туда как можно быстрее. Там есть несколько человек нашей охраны. Сможете?
Дылда и Мервин встали, сделали несколько шагов.
— Пожалуй, — сказал Дылда. Мервин, сжав зубы, молча кивнул.
— Провожатого выделить? — подполковник задал этот вопрос, уже подойдя к выходу из палатки. — Сами доберетесь? Отлично. Сержант, выдай им тряпье со вчерашних вьетконговцев. Все-таки маскировка. И с богом, ребята!
«Бог давным-давно оставил эти места, — угрюмо подумал Мервин. — Если и бродит здесь кто сейчас, так это сатана со своими подручными…»
Весь мир окутала черная мокрая мгла. Дождь не шел, он висел в воздухе сплошной пеленой. И лишь мерный, монотонный гул бьющей о землю и о листья воды изредка напоминал о разверзшихся небесах. Невольно думалось, что эта мгла, эта вода, эта размытая земля неизменны со дня сотворения и что так было, так есть и так будет во веки веков. И иначе быть не может.
А еще думал Мервин о том, что живет на свете извечная великая боль. И что у него — капля этой боли. Каждый человек с самого рождения и до смерти обречен на эту боль. У одних она больше, у других — меньше, но есть она у каждого. Одни несут ее молчаливо и мужественно, другие — с причитаниями и стонами. Есть ли что-либо на свете сильнее этой неизбывной человеческой боли?