— И что это за вещи? — спросил он со скучающим видом.
Тори поняла, что ей надо соображать побыстрее.
— Разные... книги. Старые игрушки. Какие-нибудь дневники... Ну, знаешь, всякие штучки девчоночьи...
Часы пробили четверть. Тори так и подпрыгнула от неожиданности. Создавалось впечатление, что даже неодушевленные предметы были в заговоре с новым хозяином Уотер-холла. Нервы у нее, как говорится, ни к черту. Но главное, не показывать Винсу, как она напряжена.
— Вряд ли ты их разыщешь, роясь в бюро моего дяди.
— А я, собственно, и не разыскиваю их в бюро! И потом, я там не роюсь! — огрызнулась девушка.
Ее раздражало, что он стоит так близко к ней.
— Насколько я знаю, моя дорогая кузина, отбывая из отчего дома, забрала с собой все, что смогла унести. А то немногое, что осталось, Роджер, я надеюсь, сжег еще тогда. В его голосе не было ничего, кроме ненависти к «дорогой кузине». Ненависти настолько сильной, что Тори невольно поежилась.
Он подошел к ней вплотную. Надменный, гордый... И Тори безотчетно вцепилась в подлокотники кресла.
— Что ты ищешь, Тори?
— Я уже говорила... — Она и сама заметила, что ее голос дрожит. Не только потому, что Винс стоял перед ней такой злой и грозный. Теперь она не могла повернуть кресло, не прикоснувшись к нему. А ей не хотелось к нему прикасаться... — И потом, мне казалось, у меня есть законное право здесь находиться. Законное, если не моральное.
— Моральное?! — Его смех как будто рассыпался ледяными осколками. — Кто это здесь говорит о морали? Наша маленькая прохиндейка?
Его глаза зажглись такой злобой, что девушка невольно отпрянула. Винс же, резко подавшись вперед, оперся одной рукой о спинку кресла Тори, а вторую положил на подлокотник. Она едва не потеряла сознание от ужаса, но ей все-таки удалось сохранить независимый вид.
— Моя сладкая симпатяшка-племянница не имела понятия о морали тогда, десять лет назад... И мне сдается, что с течением времени она вряд ли сподобилась превратиться в высоконравственную особу. Эта твоя маска ледяной неприступности не соответствует выбранной роли, дорогуша.
Странное дело: его усмешка, которая должна была рассердить Тори, разбередила в ней странные чувства. И в голове у нее как будто прозвенел звоночек, предупреждая об опасности.
— Необузданность и горячность той малышки, которую я помню, с годами не могли остыть. Такая исступленная, я бы даже сказал, первобытная страстность не подчиняется времени. Она не подчиняется ничему. Даже ненависти.
Теперь его голос звучал мягко и вкрадчиво. Он провел рукой по ее щеке. Это невинное, казалось бы, прикосновение переполняла обжигающая чувственность. Рука была сильной и властной, кончики пальцев — немного шершавыми... И вот они уже скользнули по ее шее, от подбородка вниз, под воротник блузки. Это было оскорбительно, и в то же время прекрасно... Тори замерла. Казалось, еще немного и ей нечем станет дышать.