На пороге стоял невысокий бородатый мужчина в тюрбане и серых восточных шароварах с курдюком. Вероятно, это был мулла. Как и Хан-ага, он не обращал ни малейшего внимания на вой снарядов и взрывы совсем рядом. Мулла церемонно поздоровался со мной, получив в ответ столь же учтивое и уважительное приветствие.
— Мусульман? — спросил он.
Наверное, я был похож на мусульманина — смуглое лицо, а теперь еще заросшее десятидневной щетиной.
— Христианин, — ответил я по-русски. Потом вспомнил, как арабы зовут Иисуса, и добавил: — Иса бен-Мариам.
— М-м, — оценил мулла и добавил что-то по-арабски. Похоже, он спросил, говорю ли я на этом языке.
Я выложил ему примерно десятую часть своего словаря на этом языке:
— Шуйя арабийя. Рабби уарахам ту!
То есть: «Мало-мало по-арабски». И «Господь милосерден». Мулла спросил меня еще что-то, понял, что общаться нам не дано, и успокоился.
Мы обошли мечеть и оказались перед низкой дверью. Мулла толкнул ее и, наклонившись, вошел. За дверью начиналась лестница, которая вела в подвал. Мулла повернул выключатель, и вспыхнул свет. В мечети тоже был свой движок.
Мы вошли в просторный подвал, фактически нижний этаж мечети. Пахло сыростью, усугубленной низкой температурой, но и здесь было электричество. Слева и справа стояла старая мебель, разная утварь, большие плоские корзины с фасолью, чечевицей, еще какими-то припасами. В дальнем углу заштукатуренными перегородками была образована небольшая комната, в которой была только печка и лежанка из досок, покрытых двумя толстыми матрасами. Это было бомбоубежище.
Мулла обвел помещение руками. Мол, располагайтесь — чем богаты, тем и рады.
— А вы где прячетесь от бомбежки? — больше руками, чем словами, спросил я.
Мулла что-то ответил. Как я понял, он на это место не претендовал.
— Но я не хочу занимать вашу комнату! — возразил я и показал жестами. — Вы — здесь спите, а я — пойду!
Мулла понял и улыбнулся:
— Рабби уарахам ту!
Хан-ага, не мешкая, приступил к своим привычным обязанностям. Он поставил сумку и открыл дверцу печки. У хозяйственного муллы там уже лежала закладка дров и призывно торчал наружу уголок газеты, который нужно было поджечь. Спички лежали на железном листе, рядом с выложенной пирамидой запасной кладкой.
Мулла показал жестом, что ему надо идти.
— Это вы: Аллах Акбар? — изобразил я.
Мулла улыбнулся и что-то возразил. Видя, что я не понимаю, он отрыл в памяти международное слово: tape, кассета. Я был прав.
Повинуясь мулле, Хан-ага вышел за ним. Я с наслаждением вытянулся на матрасе и закрыл глаза.
Я провалился надолго. Когда я открыл глаза, на часах была полночь. Артобстрел продолжался, но взрывы доносились сюда, как через ватные затычки в ушах. Но я и без них чувствовал себя как контуженный.