Однако заскучать мне не дали. Дверь открылась, и молоденький талиб сделал мне знак выходить. Мы снова поднялись по лестнице, прошли по коридору и остановились перед массивной деревянной дверью. Судя по импозантному виду, это был кабинет начальника тюрьмы. Талиб сунул голову внутрь, убедился, что арестованного можно вводить, и втолкнул меня в комнату.
Мне сразу стало лучше — кабинет был хорошо протоплен. У печки спиной к двери стоял невысокий человек в песочного цвета военном мундире, греющий над нею руки. Он обернулся, и я понял, что и эта поза, и это движение были тщательно продуманы для достижения наибольшего театрального эффекта.
Кабинет начальника тюрьмы теперь занимал бывший узник Хаким Касем.
Пакистанец предложил мне сесть и пренебрежительным жестом отправил конвойного за дверь. Он сел за стол, в крутящееся кресло и взял в руку стек с кожаной петлей на конце. Да-да, это был настоящий офицерский стек, о котором можно прочесть в книгах Киплинга, но видел я его впервые. Стек понадобился Хакиму, чтобы, не нагибаясь и не придвигаясь к столу, подтянуть поближе к себе пачку сигарет. Не знаю, были они из тех, что я на днях передавал ему через тюремщиков, или из собственных запасов, но это была красная пачка «Марлборо». Пакистанец сделал небрежный жест в мою сторону — вроде бы предложил мне сигарету, хотя поклясться в этом я бы не мог. Потом, не дожидаясь моей реакции, достал сигарету и закурил. Нижняя губа у него была слегка раздута — я вспомнил, что, когда мы виделись в первый раз, она кровоточила. Но теперь Хаким был хозяином положения. Он никуда не спешил и явно наслаждался моментом.
Я не смог поддержать его в этом. Я замахал руками, судорожно потер переносицу — напрасно! — и чихнул. Раз пять подряд, распространив перед собой — извините за натуралистическую деталь — целое облако взвеси из капелек болезнетворной влаги.
Хаким на это не отреагировал никак — ни вежливым «Будьте здоровы!», ни сочувствием к простуженному, ни неудовольствием. Просто переждал извержение, задумчиво затягиваясь сигаретой. Он молчал — и я молчал. Я не люблю подавать реплики, даже самым великим! А Хаким Касем явно считал себя Лоренсом Оливье.
— Вы понимаете, что, хотя вы теперь поручены моему попечению, я не могу давать вам особых поблажек. Это выглядело бы подозрительно, — наконец произнес мой агент и тюремщик. Похоже, вину за его пленение, содержание в тюрьме и удар по лицу, когда он отказался от интервью, нес я. Я пожал плечами:
— Вы видите мое состояние. Если меня не отправят в больницу или хотя бы не поместят в помещение, в котором топят, я недолго буду на вашем попечении.