Мелио прервал ее жестом.
— Нет, ничего, абсолютно ничего… Но, однако…
Лепра делал вид, что его крайне занимает последняя модель электрофона Мелио. Затем он медленно пошел вдоль книжного шкафа, остановился перед большим концертным плейером, стоявшем на возвышении. Отблески света играли на его блестящей поверхности. Он уже не слышал Мелио, который, склонившись к Еве, что-то ей тихо говорил. Ему хотелось уйти отсюда на цыпочках и смешаться с толпой на бульваре. Он увидится с Евой позже, когда у нее найдется время вновь подумать о своей любви. Последние пять дней она как чужая. «Нужен ли я ей вообще?» — этот вопрос Лепра задавал себе постоянно. Нет, его любовница не думала о нем. Ей хватало хладнокровия, чтобы говорить о делах, принимать людей, болтать по телефону, писать, писать! Кому она писала часами? Друзьям, рассеянным по разным странам. Иногда она просто ставила его перед фактом: «Сегодня я обедаю с Мюриэль, она проездом в Париже. До вечера, дорогой». Но вечером она перезванивала ему: «Увидимся чуть позже. Сейчас я не могу. Я все тебе объясню».
Он ужинал один, в первом попавшемся ресторане, и не мог избавиться от какого-то смутного огорчения, от саднящей боли в груди. Она любила его — в этом он был уверен — как, быть может, никогда никого не любила. Но стоило ей отдалиться от него, он исчезал из ее жизни. Она принадлежала всем остальным. Она им себя предлагала. Она так смотрела на мужчин, что те невольно начинали за ней ухаживать… без всякой задней мысли! Она делала это специально, чтобы возникло некое напряжение — ее излюбленная атмосфера. А также чтобы можно было перейти на дружеский фамильярный тон и тут же рассказать незнакомым людям о самом сокровенном и обращаться с ними, как с близкими приятелями. Мужская дружба была нужна ей как воздух. С первого взгляда она проникала в самую душу, догадывалась об огорчениях, о провалах, о еще незажившей ране. Она улавливала аромат этих чужих жизней, которые соприкасались с ее собственной, и жадно вдыхала его, пьянея. Ее всегда тянуло испытать на себе все невзгоды, о которых ей рассказывали, справиться с ними, услышать в них какой-то человеческий патетический резонанс, подобный музыкальному аккорду. Лепра, уставившись на огромное черное крыло рояля, видел перед собой только вереницу Ев, населявших его память. Какая из них была подлинной? Та, которая порой рыдала у него на груди, и ее приходилось утешать, как девочку? Или та, что говорила ему: «Я встретила Ларри. Он не изменился», — и тут же замыкалась в себе и сидела молча, погрузившись в свои далекие мысли? Или та, что шептала: «Мы всегда одиноки!»? Неуловимая Ева! В данный момент она исполняла роль вдовы в комедии соболезнований. Бывшая статистка слишком далеко зашла в чувстве условного. Чтобы забыть прошлое, может быть, но какое прошлое?