Джордж, правда, сказал себе, что он подлец, что сейчас бы надо извиваться в пароксизме ненависти к своей персоне и мучиться от угрызений совести, однако ему было слишком хорошо, чтобы прислушиваться к доводам рассудка. Все это время он стоял, нагнувшись и упершись руками в балюстраду, а теперь выпрямился и увидел, что измазал руки штукатуркой. Хотел автоматически вытереть их о джинсы, но задумался, глядя на отпечатки ладоней на побеленной ограде — отчетливые отпечатки с тоненькой сеточкой линий. Его собственной, уникальной — как уникальна была его жизнь, и все, что он делал, и что делает сейчас.
Гордиться ему, честно говоря, особенно было нечем. За долгие годы он обидел и оскорбил слишком много людей, а прошлая ночь в этом смысле оказалась рекордной, и вспоминать это было невыносимо. Тем не менее ничто не могло испортить его приподнятое настроение.
Я привык к ее лицу...
Пластинка кончилась, и Джордж вошел в дом, чтобы ее перевернуть. Закрыв крышку проигрывателя, он позвал:
— Хуанита!
Она размешивала кофе в кофейнике.
— Señor?
— Хуанита, ты знала, что Пепе, муж Марии, вчера возил сеньориту в аэропорт?
— Si, señor, — ответила Хуанита, не поднимая головы.
— Он тебе сказал, что привез сеньориту обратно?
— Si, señor. Вся деревня об этом знает.
Джордж вздохнул, но расспросов не прекратил.
— А Пепе говорил, что сеньорита потеряла паспорт?
— Он не знал, что она его потеряла. Просто паспорта у нее не было.
— Но она разговаривала с гвардейцами в аэропорту?
— Не знаю. — Хуанита налила кипяток в кофейник.
— Хуанита... — Поскольку Хуанита не повернулась, Джордж положил руку ей на плечо и, когда она на него посмотрела, к своему изумлению, увидел, что ее темные глаза сверкают от смеха. — Хуанита... сеньорита не моя дочь.
— No, señor, — серьезно подтвердила Хуанита.
— Только не говори, что ты это знала.
Хуанита пожала плечами.
— Пепе считает, что она вела себя не как ваша дочь.
— А как?
— Она была ужасно расстроена.
— Хуанита, она мне не дочь, а племянница.
— Si, señor.
— Скажи об этом Марии, ладно? А Мария пускай скажет Томеу, а Томеу — Розите, а Розита — Рудольфо... — Оба рассмеялись. — Я не вру, Хуанита. Но это и не совсем правда.
— Не беспокойтесь, сеньор. Дочка, племянница... — Хуанита пожала плечами, словно этот предмет не заслуживал обсуждения. — Главное, что сеньор — друг Кала Фуэрте. Все остальное неважно.
Такое красноречие было несвойственно Хуаните, и Джордж так растрогался, что готов был ее расцеловать, но побоялся смутить и поспешно сказал, что умирает с голоду. В одиночестве ему сидеть не хотелось, поэтому он пошел к Хуаните на кухню и заглянул в хлебницу, рассчитывая найти какую-нибудь горбушку, которую можно намазать маслом и абрикосовым джемом.