Начать боевые действия Элька не успела. Один из троицы, самый щуплый и рыжеватый, вдруг ахнул и застыл, глядя куда‑то в сторону. Лицо парня показалось Эльке… странным, у него даже взгляд изменился. Изумление, недоверие, непонятный восторг, потрясение, чувство вины — чего только в нем не читалось.
Кстати, именно этого типа Элька собиралась пощадить. Парень ни разу ее не тронул и даже просил «оставить девчонку в покое». Правда, голос его звучал довольно безнадежно, видимо, неплохо знал своих дружков.
Приятели на его возглас отреагировали с опозданием, но все же обернулись — мало ли, вдруг милиция? И тут же замерли с открытыми ртами. Недавняя жертва мгновенно вылетела из дурных голов, в мутных глазах появилось что‑то человеческое…
Элька настороженно наблюдала за ними. Через минуту до нее дошло, что разборка откладывается, и Элька окончательно разозлилась.
Она чувствовала себя кошкой, у которой только что отобрали загнанную в угол мышь. Законную добычу, можно сказать!
Интересно, на что эти кретины ТАК уставились? Слона на улице высмотрели или бегемот из зоопарка сбежал?
Элька резко развернулась и стиснула зубы, чтобы не закричать от досады: Таська! А уж смотрится… мама моя! Она стояла под фонарем, трудно было выбрать место удачнее.
Эльке захотелось протереть глаза: смешная девчонка сейчас вовсе не казалась смешной. Не казалась красивой или некрасивой. Она выглядела — или на самом деле была? — не от мира сего. Именно «не от мира сего», Элька только сейчас поняла, что значат эти слова.
Свет от фонаря словно омывал изящную фигурку, подсвечивая ее сверху и сзади. Пепельные волосы отливали чистым серебром, они будто светились сами и легкими паутинками горели вокруг головы, создавая подобие нимба.
Чистое полудетское личико, нежные тонкие линии, слабые, бессильно опущенные руки удивительно красивой формы — все размыто ярким электрическим светом, все зыбко, неверно, вот‑вот растает прямо в воздухе, не оставив о себе памяти…
В огромных Таськиных глазах плескался такой беспредельный ужас, словно она видела перед собой самых настоящих монстров, словно перед ней вдруг ожили детские кошмары, словно Таська готовилась умереть, и эта ее готовность к смерти или к чему‑то более страшному обескураживала и даже пугала.
— Ты чего? — еле слышно выдохнул рыжеватый, его лицо вдруг показалось Эльке несчастным и виноватым. — Мы ж это… мы ж так… мы ж не подонки последние!
Таська ничем не показала, что слышала. А может, и не слышала. Элька не представляла, ЧТО могло пробиться из внешнего мира сквозь подобную пелену страха — в светлых Таськиных глазах по‑прежнему стыл ужас.