Толпа валит в вагоны.
— Сюда, сюда! — кричит Долба.
Нагруженная, за ним бежит подвыпившая компания, бурно врывается в вагон, и из открытых окон вагона уже несется звонкое и веселое «ура!».
Жандарм спешит к вагону и, столкнувшись в дверях с Шацким, набрасывается на него:
— Господин, кричать нельзя!
— Мой друг, — отвечает ему снисходительно Шацкий, — ты не ошибешься, если будешь говорить мне: ваша светлость!
Фигура и слова Шацкого производят на жандарма такое ошеломляющее впечатление, что тот молча, заглянув в вагон, уходит. Встревоженные лица родных успокаиваются, и чрез несколько мгновений отъезжающие опять возле своих родных и над ними острят.
— Вот отлично бы было, — говорит Наташа, — если бы жандарм арестовал вас всех вдруг.
— Что ж, остались бы, — говорит Корнев, — что до меня, я бы был рад.
Он вызывающе смотрит на Наташу, и оба краснеют.
— Смотрите, смотрите, — кричит Маня Корнева, — Вася краснеет! первый раз в жизни вижу… ха-ха!
Все смеются.
— Деточки мои милые, какие ж вы все молоденькие, да худые, да как же мне вас всех жалко! — И старушка Корнева, рыдая, трясет головой, уткнувшись в платок.
— Маменька, оставьте, — тихо успокаивает дочь, — смотрят все.
— Ну и пусть смотрят, — горячо не выдерживает Корнев, — не ругается ж она!
— Голубчик ты мой ласковый, — бросается ему на шею мать.
— Ну, мама, ну… бог с вами: какой я ласковый, — грубиянил я вам немало.
Второй звонок замирает тоскливо.
Начинается быстрое, лихорадочное прощанье. Аглаида Васильевна крестит, целует сына, смотрит на него, опять крестит, захватывает воздух, крестит себя, опять сына, опять целует и опять смотрит и смотрит в самую глубину его глаз.
— Мама, мама… милая… дорогая, — как маленькую, ласкает и целует ее сын и тоже заглядывает ей в глаза, а она серьезна, в лице тревога и в то же время крепкая сила в глазах, но точно не видит она уж в это мгновение никого пред собой и так хочет увидеть. Она судорожно, нерешительно и бесконечно нежно еще и еще раз гладит рукой по щеке сына и растерянно все смотрит ему в глаза.
У Карташева мелькает в лице какой-то испуг. Аглаида Васильевна точно приходит в себя и уже своим обычным голосом ласково и твердо говорит сыну:
— Довольно… я довольна: ты любишь… Бог не оставит тебя… Иди, иди, садись…
Вот они все уж в окнах вагона и опять точно забыли, что чрез минуту-другую тронется поезд.
В толпе провожающих быстро мелькает цилиндр Дарсье.
— Дарсье, Дарсье!
Все, возбужденные, высовываются из окон.
— Едешь?!
— Еду, но без разрешения: сорок рублей всего в кармане!
— Уррра… а-а-а!!! — залпом вылетает из всех окон вагона.