— Придумал.
— Она по специальности швейка…
— Не швейка, модистка, положим.
— Все равно… Ты решил…
Шацкий остановился и наслаждался производимым им впечатлением.
— Ну, ну? — переспросил Ларио, волнуясь.
— Купить ей швейную машину!! — И Шацкий, выпалив это, вскочил, забегал по комнате и, сделав совершенно идиотское лицо, заговорил какую-то чепуху.
Ларио, смущенный тем, что Шацкий угадал его планы, не спускал с него глаз.
— Ну, Миша, — заговорил он, — как хочешь, а ты с чертом свел уже знакомство. От тебя, знаешь, чертовщиной уже несет…
Шацкий рассмеялся, но продолжал нести свою ерунду.
— А знаешь, почему я колдун? — спросил вдруг Шацкий и ответил: — Потому что ты глуп.
— Сам ты глуп, — добродушно ответил Ларио.
— Ты действительно думал купить ей машинку? — спросил Карташев.
— Да… Понимаешь, у нее практика обеспечена, ее, так сказать, бывшие подруги по ремеслу…
— Придумал!! — с презрением перебил Шацкий. — Именно надо быть Петей, чтобы додуматься до такой глупости.
— Почему, мой друг? — спросил Ларио.
— А потому, — серьезно заговорил Шацкий, — что на машине и она не будет работать, и ты ее выгонишь на другой день… Она от работы отвыкла, она, хоть бы хотела, не может работать, потому что изнурена…
— Она даже кровью кашляет…
— Дурак, — фыркнул Шацкий. — Но если бы она и могла работать… Платья, юбки, заказчицы, и все это в твоей комнате, и ты с тремя Сашками, пятью Лизками… Понимаешь теперь, что ты глуп?!
— Ну, хорошо, ты умен, ну, и какое же твое мнение?
— Нет, ты не отлынивай, ты понимаешь теперь, что ты глуп?
— Ну, хорошо, дальше…
— Сознался наконец… Слава тебе, господи… А дальше то, что ей надо открыть меблированные комнаты. Найдется несколько таких дураков, как ты, которые ей платить ничего не будут, и она вместе с вами подохнет с голоду.
— Меблированные комнаты — идея хорошая, — согласился Карташев, — но для этого надо много денег.
— Немного больше, чем для машины… Можно откупить уже с готовой обстановкой, можно напрокат взять, можно в рассрочку купить… сто рублей надо.
— Ну, и отлично… Я даю тридцать пять, вырученные от татарина, — сказал вдруг Карташев.
Конечно, Карташевым руководило и доброе чувство, но в то же мгновение сам собою разрешался смущавший его и другой вопрос: продажа вещей была бы неприятна его матери. Если не писать ничего об этом и деньги прожить, выйдет некрасиво, а если отдать этой несчастной, то молчание о продаже вещей получит характер даже некоторым образом возвышенный: «Да не ведает правая рука, что творит левая».
Поэтому Карташев даже с легким сердцем вынул отдельно лежавшие в бумажнике деньги и положил их на стол.