— Мавры были хорошими строителями... Прочный материал. Вы видели мечеть Эджмуна в городе Карт Хадашт — так теперь называется Карфаген?
— Нет.
— Карфагенский храм был заложен еще пунийцами. За тысячу лет до того, как построили эту башню. Необыкновенно прочный материал. — Теперь он дышал спокойнее.
— Мистер Кроссмен, помните, на днях вы махали нам отсюда, а мы еще стояли вон там внизу, возле колодца у нас во дворе? Помните?
Он — рассеянно, глухо:
— Что? Да, помню.
— Мы тогда как раз вернулись из Сан-Винченцо. Поднимались на Стромболи. На самую вершину! — Похоже, это не произвело ни малейшего впечатления.
— Да, помню, — монотонно повторил он. — Этот синоьр Априле... Так ведь зовут вашего хозяина?
— Да, Доменико Априле.
— Правильно. Этот «господин Апрельское воскресенье»... Из-за него я вспомнил то апрельское воскресенье, о котором не хотел вспоминать. Вы помните наш разговор, миссис... э-э... Туриан?
— Конечно.
— Этот человек подавал мне сигналы — если не ошибаюсь, с помощью двух зеркал. Двух. В которых ярко отражалось заходящее солнце.
Она тихонько засмеялась мягким мяукающим смехом:
— Не подавал он никаких сигналов!
— А что же он делал?
— Хи-хи! Он хотел показать нам шрам от раны, которую получил когда-то в схватке с сицилийской мафией. Все искал этот старый шрам, да так и не нашел.
— Good for him[20]. Счастлив, кто ищет старую рану., и не находит. — Он произнес это, запинаясь, и вместе с тем без всякого выражения. — Почему вы решили, что я выдрессировал трех так называемых финикийских собак?
— Почему? Ну... Когда нам на прогулке попадаются эти собаки, они всегда убегают прочь с дороги, поджав хвост, как воришки. И лают вслед, когда проходишь мимо. А уж по ночам... Зато вокруг мистера Кроссмена они весело прыгают и совсем на него не лают.
— Правильно. Они крайне недоверчивы. Всякого, видно, натерпелись. От нас. Я хочу сказать — от нас всех. Вы, наверное, слышали, что иногда этих бездомных псов, или «лунных собак» - так их называет Малапарте, — отстреливают полицейские?
— Нет.
— Я увидел, как трех таких псов вели на казнь, выкупил их по дешевке у карабинеров, немного приручил — вот и все. Потому что я не слишком высокого мнения об экзекуциях. Вот и все. — Он отвернулся почти бесцеремонно, и она почувствовала себя обиженной, точно ей дали от ворот поворот.
Забавно виляя совершенно бесцветным тельцем, совсем не так, как обычно ползают ящерицы, на отвесную стену, цепляясь за выступы плоскими перепончатыми лапками, взобрался хамелеон. Вяло щелкнув длинным языком, он слизнул со стены жирного муравья. Любая жительница Центральной Европы в эту минуту, наверное, завизжала бы, но Лулубэ была не из пугливых. Проследив за взглядом Кроссмена (если тот вообще что-то видел), она стала смотреть вниз, на плоские крыши, на резервуары, в которых накапливалась дождевая вода, на «прикладной кубизм» портового городка, и, глядя отсюда, сверху, на Липари, почему-то подумала, что так, наверное, выглядят города в Африке. Вместо бесцветного моря — пустыня, и дует самум, или как там он называется, их африканский ветер, и Лулубэ вдруг потянуло в Африку, ведь это было совсем рядом, а она никогда там не бывала. Нет, но какое хамство! Что этот Кроссмен себе позволяет!? Повернулся к ней спиной и стоит. Он стоял в своем сером комбинезоне чуть сгорбившись и, будто что-то проверяя, пристально смотрел вниз на крепость, точно готовился к прыжку. Она видела, что его широкие плечи едва заметно подрагивают, и решила, что это, наверное, от сирокко дыхание Кроссмена снова стало учащенным и неровным, а еще она видела кусочек набережной в Марина Лунга, и крохотных игрушечных осликов там и сям, и множество человечков, сидевших на корточках среди длинных черных нитей -рыбачьих сетей, и поодаль от них, ближе к крепости, неподвижное тускло-розовое пятнышко, определенно - розовое, хотя все вокруг было блекло-бесцветным. «Херувим», — подумала она и хмуро сказала: