— Вы были матросом на подводной лодке!
— Привык тогда к отсутствию неба над головой. Потому мне было сравнительно легко сделаться, как сказали мистер и миссис Туриан, «новым пещерным человеком Кроссменом». — Он стоял на носу лодки, положив руку на захватанную перекладину «лесенки для медведей». — Знаете, что это за штука? Упор, с которого бьют рыбу-меч. В июле у этих рыб медовый месяц, и ради любви они поднимаются из глубин на поверхность моря. Тут-то их и бьют... Вы когда-нибудь видели влюбленную пару этих рыб?
— Нет.
— Замечательно красивое зрелище. Достойно кисти художника. Нескромный вопрос: в Швейцарии можно сносно прожить, если зарабатывать живописью?
— Трудно. Ангелус иногда подрабатывает, делает указатели для дорожной полиции. «Стоянка запрещена» и всякое такое.
— A-а, понимаю. Внимание, стоянка запрещена! Соблюдайте тишину — госпиталь! Школа! Сумасшедший дом — звуковые сигналы запрещены! Тюрьма! Крематорий!
«Это последствия шока», - подумала Лулубэ.
Его короткие волосы трепетали на ветру, а длинные — колыхались тяжелыми прядями, но он этого не замечал. Она сказала, что ей хочется пить. Он что-то крикнул Бартоло. Тот закрепил руль, отыскал под брезентовым навесом пузатую оплетенную бутыль, откупорил ее и торжественно поднес Лулубэ, перебравшейся на корму. Обеими руками она поднесла бутыль к губам в полной уверенности, что в ней вино, но там оказалась тепловатая вода. Она пила и вдруг почувствовала опьянение, как от вина, если пить его такими большими глотками. Она вернула бутыль рыбаку: «Grazie!», тот церемонно поклонился, прежде чем снова взяться за руль. Под гудящим музыкой небесных сфер парусом она пробралась по шаткой лодке назад к Кроссмену. Солнце, не серый паук — настоящее солнце, пробилось сквозь рваную паутину облаков, в его лучах голова Кроссмена блестела, словно отлитая из бронзы.
Наверно, поэтому — потому что после нескольких глотков тепловатой воды она вдруг почувствовала себя пьяной, наверное, поэтому он вдруг так живо напомнил ей Дикого Охотника, когда тот спускался на плоту по Рейну...
— А детей, — не оборачиваясь заговорил Кроссмен, — детей у вас, значит, нет?
— Нет. Но у нас пять канареек!
— О-о!
По узкому, шаткому пирсу они сошли на берег Порто Леванте (ах, эти прелестные, эфемерные пирсы на островах, еле заметные пирсы, они как будто залегли тут в засаде, эти пирсы-разбойники!). Кроссмен спросил Бартоло, не соблаговолит ли он подождать их тут два-три часа, поскольку они собираются, дескать, прогуляться по острову и, может быть, подняться на Вульканелло. Юный бог милостиво согласился, сказав, что время у него есть, потому что сегодня в море никто не идет, и ночью не пойдет, а вот завтра, завтра будет большой лов, на подходе крупный тунец. Англичанин перекинулся с ним еще несколькими фразами (он хорошо, хотя и с акцентом, говорил на сицилийском диалекте), и, бросив напоследок «Ciao, Bartolo!», скомандовал Лулубэ: