Итак, я садился в джип, когда услышал, как меня окликают. Я понял, кто это, даже не успев обернуться. Хизер помахала мне и сказала:
— Хватит с меня синих стен и металлических ограждений.
— Да, — отозвался я. — С меня тоже.
Сегодня Хизер надела красную юбку в тон волосам, зачесанным назад в стиле «я уже взрослая, но в душе ребенок». Она кивнула в сторону клиники.
— Джон спит. Можно, я угощу тебя ужином?
— Ради Бога.
Итак, пока моя жена боролась за жизнь, я сидел в машине с посторонней женщиной, у которой блузка была расстегнута на три пуговицы. Мы поездили в поисках места, где можно перекусить, и остановили свой выбор на закусочной «У Пита». Радуясь, что выбрались из клиники, мы посмотрели бейсбольный матч и один хоккейный период. Во время ужина на блузке у Хизер расстегнулась еще одна пуговица, а юбка задралась до середины бедра — и с каждым глотком восхождение продолжалось. Только на третьей пинте пива до меня дошло, что в таком виде не навещают больных родственников. Сами видите, иногда я медленно соображаю.
Мы ели горячие крылышки, пока не взмокли, и выпили столько пива, что уже не чувствовали остроты соуса. Чтобы протрезветь, мы гуляли по набережной вдоль пляжа и рассказывали, как познакомились со своими половинами. Лишь когда мы направились обратно, я осознал, что Хизер несет туфли в одной руке, а второй держится за меня. Я сказал себе, что виноват песок. Он слишком зыбкий. Ведь так?
Мы дошли до кондитерской и выпили кофе. Когда мы вернулись в клинику, была ночь.
Мы вошли в лифт, дверь закрылась, и Хизер без предупреждения зажала меня в углу. Я уже долгое время не целовался ни с кем, кроме жены. Бесенок на моем правом плече вопил, как спортивный комментатор: «Давай, парень, давай!» А парнишка на левом молчал как памятник. В руках он держал фотографию Эбби, которая хранилась у меня в бумажнике.
Я постарался высвободиться и вздохнуть, но в планы Хизер это не входило. Когда лифт остановился на пятом этаже и двери открылись, она вышла и принялась неосознанно покручивать прядку волос на шее. А потом обернулась, и на ее лице возникла призывная улыбка.
Я смотрел, как она накручивает на палец короткую прядь над ухом, натягивает ее и отпускает. Хизер не следовало этого делать.
Виноват был не поцелуй, не нога, которой она обвила меня в лифте, не прикосновение ее груди, мускулистого живота и узких бедер. Нет-нет. Это был палец, покручивающий прядку волос на шее. И чары немедленно развеялись. Как будто хрусталь уронили на мраморный пол. Эбби, которая научила меня любить, обычно покручивала волосы, когда мыла посуду, стояла в душе или рассматривала мои картины. Этот жест означал, что она задумалась.