Опустошенный и задыхающийся, я спустился в студию. Преодолел еще один пролет, придерживаясь за стену. Лестница была узкая и скрипучая, ступеньки из сосны, тридцать сантиметров в ширину, насчитывали почти двести лет — живая история. Когда-то по ним карабкались пьяные пираты.
Эбби приоткрыла глаза, услышав шум. Сомневаюсь, что она вообще спала. Борцы не спят в промежутках между раундами. В открытое окно ворвался ветерок и пронесся по комнате, отчего кожа на ногах у жены покрылась мурашками.
Внизу слышались шаги, поэтому я пересек спальню, затворил дверь и вернулся к постели. Сев рядом с Эбби, укрыл ей ноги одеялом и облокотился на изголовье. Она шепнула:
— Я долго спала?
Я молча пожал плечами.
— Целый день?
— Почти.
С болью мы справлялись при помощи лекарств, но их расслабляющие свойства повергали нас в растерянность. Эбби могла часами лежать без движения, в то время как в ее организме шла битва, за которой я лишь беспомощно наблюдал. По каким-то неведомым нам причинам она порой переживала минуты — иногда даже дни — полнейшей ясности: боль отступала, и Эбби чувствовала себя абсолютно здоровой. Потом, без всякого предупреждения, болезнь возвращалась, и Эбби снова начинала бороться. Вот когда я постиг разницу между усталостью и изнеможением. От первого можно избавиться при помощи сна, но против второго сон бессилен. Эбби принюхалась, уловив легкий запах лосьона после бритья. Я распахнул окно. Эбби приподняла бровь.
— Он здесь был?
Я смотрел на реку.
— Да.
— И как?..
— Как всегда.
— Уже неплохо. Что на этот раз?
— Он, — я изобразил пальцами в воздухе кавычки, — тебя «забирает».
Эбби села.
— Куда?
Снова кавычки в воздухе.
— «Домой».
Ока покачала головой и глубоко вздохнула, отчего щеки у нее надулись, как у рыбы.
— Он снова переживает то, что было с мамой.
Я пожал плечами.
— И как ты выкрутился?
— Никак. Он победил.
— И?..
— Утром он собирается прислать людей, которые тебя… перевезут.
— Звучит так, будто он собирается вынести мусор. — Эбби указала на телефон: — Дай сюда. Мне плевать, даже если он в четырех шагах от президентского кресла.
— Милая, я не позволю тебя забрать. — Я сколупнул с подоконника кусочек краски.
Эбби прислушалась к шагам внизу.
— Сиделки сменились?
Я кивнул, наблюдая, как по реке медленно ползет баржа.
— Только не говори, что он и их обработал.
— Ну да. И так запросто. Объяснил, что с ними будет, если не послушаются. Восхитительно, как он всучивает тебе то, что, по его мнению, нужно, и все это якобы в твоих же интересах. — Я покачал головой. — Сплошные манипуляции.
Эбби зацепилась за меня ногой и приподнялась, точно при помощи рычага, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Вместо округлых форм — костлявые коленки и лодыжки как палочки. Кости бедер, некогда напоминавших восхитительный изгиб песочных часов, теперь выпирали из-под ночной рубашки, которая свободно болталась на плечах. За четыре года кожа у Эбби сделалась почти прозрачной, словно выцветший на солнце холст. На ключицах она обвисала, точно платье на вешалке.