Эти «отъезжанты», будучи истинными патриотами и вообще очень приличными людьми, никогда не смогли вполне избавиться от любви к своей стране и тоски по ней. Я говорю, конечно, не о тех, кто злорадно следит за российскими бедами, изыскивая в них подтверждение своей правоты, а о тех, кому и в самом деле обидно за страну. Этих людей очень много. И собирать их обратно — задача, вполне достойная новой и порядочной российской власти, когда у нас будет наконец такая власть.
Ведь особенность российского жителя — будь он евреем, татарином или чукчей — заключается именно в том, что он никогда и нигде не станет окончательно своим. Тот, кто здесь родился, может много где пригодиться, но никогда не избавится от тоски по России — в том числе и по той России, которой она давно уже стала бы, если бы быдло не губило здесь все живое, стремясь оптимизировать свою среду. Может, нам пора уже сделать национальной идеей собирание всего хорошего, что есть в России, и массовый экспорт всех запретителей, топтателей, травителей и иной завистливой бездари, вечно диктующей профессионалам, как им работать, думать и дышать?
Так оно и будет рано или поздно. Но сколько еще народу успеет уехать от этой сгущающейся гнуси, прежде чем она сама себя сожрет?
№ 7(452), 26 февраля 2007 года
Хотите верьте, хотите нет, но я его сформулировал и теперь совершенно счастлив. Началось с долгого и невеселого размышления на тему «Зачем писать?». И вот я, значит, размышляю: хорошо, допустим, в девяностые и даже в начале нулевых у меня была твердая уверенность в необходимости делать свое дело. Я типа жаждал влиять на общество, искоренять его пороки… Что же изменилось? Ничего принципиального. Я просто понял, что пороки этого общества суть условия его существования. Если нашу российскую ситуацию изменить, Россия прекратится. А раз она не прекращается, значит, она в мире нужна такая — именно такая, какая есть. Что-то она собою уравновешивает, что-то сдерживает, чему-то важному противостоит. И не следует взламывать теплицу, как уже несколько раз взломала ее российская интеллигенция — которая, к сожалению, только в этой теплице и может существовать, но называет ее исключительно темницей.
И вдруг я понял. Поскольку никакого смысла, кроме эстетического, в нашей повседневности не обнаруживается, жить надо так, чтобы Богу было интересно. Он ведь, я думаю, главным образом наблюдатель, потому что вмешиваться во все — значит загубить эксперимент с самого начала. Он запустил всю эту историю не просто так, а чтобы понаблюдать; и потому ему должно быть прежде всего увлекательно — тогда он досмотрит и, может быть, поможет. Помощь его в том и заключается, что он не отводит глаз. Когда он доброжелательно наблюдает за персонажем — персонаж всегда это чувствует. Тогда все получается. Так вот, надо, чтобы Богу просто не было скучно или противно.