В креслах у окна расположилась древняя старушка в чепце, которая в полном уединении крутила рулетку. Когда она выигрывала, то хлопала в ладоши, подпрыгивала и победоносно смотрела на присутствующих. Кажется, она была немного не в себе. Картину дополняли несколько статских генералов в лентах и орденах и старый сенатор в огромных бакенбардах, довольно бесцеремонно рассматривающий вновь прибывших дам в двойной лорнет. Всякий раз при появлении в гостиной новой гостьи он нервически сглатывал слюну и долго провожал ее помутнелым от прожитых лет взглядом.
У изразчатого камина с фарфоровыми пастушками и пастушками в позе Фобласа стоял, подпирая стену, молодой человек в зеленом фраке. Он был томен и изможден, верно, пил слишком много уксуса, дабы иметь сей модный вид. Что ж: non seulement etre, mais paroitre в действии!
Павел Андреевич отошел в сторонку, к дальнему креслу, встал сбоку от него и услышал голос, слишком знакомый, чтобы его не узнать:
— Вы опять не слишком учтивы, господин подполковник. Вы вообще женщин не видите в упор или это касается только меня?
В кресле, вжавшись в спинку, сидела в своем обычном полумонашеском одеянии мадемуазель Турчанинова собственной персоной и смотрела на него блестящими черными глазами.
— Только не говорите сейчас, что вы рады меня видеть, — криво усмехнулась она.
Решительно, от этой девицы нигде не было спасу. Неужели провидению угодно, чтобы сия мадемуазель всегда оказывалась на его пути?
— Вы так полагаете? — спросила вдруг Турчанинова, продолжая пристально смотреть на него.
— Полагаю что? — как можно более сдержанно и невозмутимо спросил Павел Андреевич.
— Что от меня нет никакого спасу?
«Что это, у меня на лице все написано? — злясь на себя, подумал Татищев. — Или она и вправду умеет читать мысли?»
— С вашим лицом все в порядке, — констатировала Анна Александровна и не без ехидцы улыбнулась. — Я умею читать мысли, если очень того захочу.
Павел Андреевич повернулся к ней всем корпусом:
— А вы не могли бы проводить ваши… эксперименты с кем-то другим? — едва сдерживаясь, спросил он. — Ну вот, хотя бы…
Татищев обвел взглядом гостиную и осекся. Буквально в нескольких шагах, не обращая никакого внимания на обвешанного орденами генерала, рассыпающегося в любезностях, стояла и смотрела на него… Екатерина Дмитриевна, его не столь давняя роковая любовь. В ее колдовских темно-карих глазах явно читались радость и даже восторг, и взгляд ее был прежним, из тех времен, когда она, кажется, любила его.
Первым помыслом Павла Андреевича стало острое желание немедленно удалиться. Ведь уходят же, не прощаясь, в чопорной Англии, и никто не считает это нетактичным либо неделикатным по отношению к гостям или хозяину дома. Правда, Россия не Англия и уйти без объяснения причины, не попрощавшись, было бы крайне бестактным и даже оскорбительным, а Макаров и его супруга подобного обращения положительно не заслуживали. Посему Татищев опустил взор и двинулся к дальнему окну гостиной, где престарелая матушка обер-секретаря резалась сама с собой в рулетку. Его окликнули, но он не остановился. Затем позади себя он услышал шаги, и кто-то решительно взял его под руку: