* * *
Сия пикировка происходила в небогатой, но щегольски и со вкусом убранной гостиной дома Хвостовых, что находился на набережной Фонтанки. Почти каждый день собиралось здесь общество, объединенное неординарной личностью самой хозяйки — Александры Петровны Хвостовой, урожденной Херасковой, которая, благодаря родственным связям и собственным разнообразным талантам (одним из них был немалый поэтический дар), сумела сделать свой дом средоточием литературной, музыкальной и в некоей степени даже политической жизни Петербурга. По отцу своему была она валашка, а по матери — графине Девьер, внучатой племяннице незабвенного Александра Даниловича Меншикова — португалка. И Александра Петровна, как это случается довольно часто с нерусскими, желающими казаться русскими, была влюблена в Россию даже более многих исконно русских.
Собою Александра Петровна не то чтобы была нехороша, но красотою не блистала. Однако и дурнушкой ее назвать было нельзя: черты лица ее были весьма живы и от переменчивости бурлящих в ней чувств подвижны и выразительны. Кроме того, в ней наличествовал ум, что есть вещь весьма притягательная для умных же мужчин.
Она родилась и выросла в обществе аристократическом, а посему приняла все его формы и условности, но сумела отличиться от знатной толпы, став выше ее. Ну, или показывая, что это именно так.
Голос имела очаровательный и сильный, позволивший ей сделаться первою певицей и музыканткой столицы. По-французски писала не хуже знаменитой мадам Севинье и, что особо ее отличало от большинства светских дам — ибо кто из них не пренебрегал родным языком? — решилась сделать первый поэтический опыт, написав на русском языке несколько небольших виршей, в коих Карамзин служил ей образцом. Новые, живые идеи, легкость изложения, даже самые ошибки против грамматики составили их главную прелесть.
Доброе сердце, деликатные манеры и острый ум привлекали к ней, как магнитом, людские сердца. Она никем не гнушалась: с участием и вниманием входила в суждения с попом, деревенской барыней или со степенным помещиком так же, как и с первым государственным чиновником. И с одинаковым знанием предмета толковала о солении огурцов и грибов и о последних прениях в Сенате. Обо всем она умела судить, хотя и довольно поверхностно, но всегда умно и приятно.
Общество, собравшееся в ее гостиной шестнадцатого апреля восемьсот первого года, было весьма прелюбопытное и состояло по большей части из отборных иностранцев, малого числа дам, строгих к себе и снисходительных к другим, а также немногих русских, довольно образованных и воспитанных, чтобы знать настоящую цену приятностей этого дома. Здесь никто не гонялся за первенством, никто ни у кого не требовал признания собственной исключительности, посему беседы были непринужденными и, отчасти, рисковыми. Порывы веселости, случалось, останавливались на самой границе приличий и благопристойности. Еще чуть — и можно было скатиться в пошлость. Впрочем, этого никогда не случалось. Словом, во всем было нечто естественное, без подражания и погони за модой, домашнее и теплое. И эту приятность совершенно не портили скверное освещение и худой ужин. Ибо кормили в доме Хвостовой плохо, ежели не сказать паршиво. Однако данное обстоятельство не вызывало у гостей особого неудовольствия, потому что, во-первых, все они к сему привыкли, а во-вторых, как у самой Кити, так и у ее гостей жизненные приоритеты были совершенно иными, нежели хороший обед.