Тело Павла подняли и положили на кровать.
— Найти лейб-медика, пусть приведет его в порядок, — продолжал командовать Беннигсен, спокойно рассматривая картины на стенах императорской спальни. — И не пускайте сюда императрицу ни под каким предлогом.
— Я расставлю вокруг дворца караулы, — произнес генерал Талызин.
— Хорошо, Петр Александрович, — кивнул Беннигсен. — Славная получилась револьюция, не правда ли?
Талызин мельком глянул на барона, ничего не ответил и вышел.
Преображенцы выстроились, ждали во дворе.
— Братцы, император Павел скончался! — прокричал им Талызин. — Да здравствует император Александр!
Солдаты ответили гробовым молчанием.
— Поручик Марин, — обратился потемневший лицом Талызин к начальнику внутреннего караула Преображенского полка. — Расставьте караульные посты.
Когда Талызин вернулся в покои Павла, там уже никого не было, и только лейб-медик Вилие колдовал над трупом с мазями и гримом, дабы наутро бывшего императора можно было показать войскам и императрице в доказательство его естественной смерти. Бледный, с трясущимися руками, Вилие смывал с тела Павла кровь и замазывал раны гримом. Но на лице покойного императора опять проступали синие и черные пятна.
— Господин Вилие, у вас плохо получается. Вы торопитесь и слишком взволнованы. Ступайте в сад, подышите воздухом, успокойтесь, — заявил медику Талызин.
— Но, господин генерал… — попытался было возразить Вилие, однако Петр Александрович повторил ему тоном, не терпящим никаких возражений:
— Ступайте!
Когда лейб-медик вышел, Талызин, приказав страже у дверей никого не пускать, подошел к телу императора. Он посмотрел на его полуприкрытые глаза, вздернутый нос, плотно сжатый рот, затем наклонился и стал шарить рукой под периной. Тот факт, что Павел кладет особо важные бумаги себе в постель, намереваясь прочитать их ночью, Петру Александровичу однажды со смешком поведал граф Никита Панин, инициатор заговора против императора. Никита Петрович был племянником воспитателя цесаревича Павла обер-гофмейстера графа Панина, жил в его доме, и дядя много рассказывал ему о привычках цесаревича, а затем и государя. И вот — пригодилось!
Пальцы Талызина вскоре нащупали угол плотной бумаги. Он потянул его на себя и вытащил на свет одинокого ночника, стоящего на столике в головах постели, довольно большой и тяжелый конверт. Он был распечатан. Выходило, что Павел либо успел прочитать его содержимое, либо вот-вот собирался это сделать.
Петр Александрович поднес ближе к глазам угол конверта с половинкой красной сургучной печати и удовлетворенно кивнул. На сургуче ясно виднелся гербовый оттиск печатки отправителя: под мальтийской короной часть итальянского щита, окаймленного двумя флотскими ленточками с родовым девизом: