Повсюду умирали люди. Звуки смерти нарастали, как фон динамиков, которые включили слишком громко.
Коттен задрожала от страха; тело похолодело и покрылось испариной. Казалось, ее разрывают на части, тащат в тысячи сторон все те, кто взывает о помощи. Их вопли наполнили тьму комнаты, ее разум, пытались погасить жидкий свет.
Коттен изо всех сил старалась не терять свет из виду, не упускать способность видения, которой обучил ее Ячаг. Ответ должен скрываться в жидком свете. Больше неоткуда ждать.
Если Риппл и Ячаг правы и все возможности уже существуют, значит, она может выбрать другой мир, лучше этого.
Усилием воли она отсекла звуки и мысли, стала удаляться от них, сама становилась светом, который пульсировал в унисон со Вселенной, сливался с мирозданием.
Неожиданно она увидела рядом с больницей парк, который начинался сразу у входа. Там все было не так, как в вестибюле, — светло, весело, людно. Нет криков о помощи, стонов и предсмертных хрипов. Никто не спешит, и торопиться там некуда. Прохожие улыбаются и кивают ей.
Тогда, во Флориде, Коттен видела два берега, а сейчас она поняла, что перед ней два Лондона. Один — мрачный, пожираемый заживо смертью и злом, а второй — исполнен жизни и надежды.
Это жидкий свет позволил ей увидеть другой путь — другую жизнь, другую возможность. Она увидела и приняла ее — решила войти в этот прекрасный, спокойный мир, жить в нем. Она перешла от одной нити, о которой говорил Лестер Риппл, к другой, с одной лесной тропинки Ячага на другую. Сделала это по собственной свободной воле.
И Ячаг, и Риппл научили ее одному и тому же: все возможности существуют одновременно. Мы сами решаем, по какому пути идти.
Коттен стояла на траве и вдыхала свежий воздух. Захотелось просто шагнуть вперед — пройти по чистому полю к жизни, исполненной мира и спокойствия.
И вдруг она поняла: есть одно обстоятельство, из-за которого она не может уйти. В том мире никто не нуждается в помощи. И она не отвернется от тех, кому помощь нужна.
Коттен медленно повернулась и зашла в больницу.
В больничной палате царила тишина, ее нарушал только шум аппарата для измерения давления, который надулся и снова опал на руке Джона.
Коттен придвинула кресло к кровати, вплотную к перилам. Положила голову на прохладную простыню. Жидкий свет отнял у нее все силы. Практикуйся, говорил Ячаг, и будет легче. Коттен закрыла глаза и уснула.
Когда медсестра, пришедшая проверить Джона, с шумом распахнула дверь, яркий свет из коридора разбудил Коттен.
— Как он? — спросила она, когда медсестра закончила работу.