— Брик!
Он замер. Ему показалось, что его окликнула статуя, из тех, что вперемежку с вазонами украшали ступени. Так оно почти и было. Она стояла в конце ряда изваяний, запахнутая в белый пеньюар, струившийся трагическими складками. Брику почудилось, будто у него отнялись ноги.
— Леди Дигэ?
Она улыбнулась уголком рта, скорбно, как ему показалось. А выражение глаз… Он никогда не мог понять ее глаз.
— Зачем ты здесь?
— Не знаю, — честно ответил он. — Наверно, пришел проститься.
— Пойдем… — не дожидаясь его ответа, она повернулась и, в белом своем одеянии, как какое-то бестелесное существо, поплыла впереди, указывая путь. Брик последовал за ней.
На галерею выходил ряд огромных застекленных окон, не окон даже, а настоящих дверей, задернутых изнутри белыми шторами. Одно из них оказалось приоткрыто, и Дигэ скользнула внутрь. Он ничего не запомнил из обстановки ее комнаты, кроме множества белых драпировок, колеблемых дыханием летней ночи.
Черные бездны ее глаз обратились к нему.
— Ты уезжаешь?
— Да, — ответил он. — Мне стало здесь тягостно и скучно.
Губы ее слегка скривились.
— Как я завидую твоей свободе, Брик, — сказала она.
— На кой черт мне свобода, в которой нет… тебя!
Ее плечи вздрогнули, она поспешно отвернулась, а эта дрожь стала сильнее, мельче, неудержимее… Брик застыл в полной растерянности, а через несколько секунд осознал, что она смеется.
— Я думала, ты… ты никогда не дойдешь.
— Как ты заметила меня?
— Да я ждала тебя! Ждала, глупая, что ты объявишься. И сегодня… Брик, ведь сегодня последняя ночь. Завтра моя свадьба.
— Завтра? — ахнул он. — Нет!
— Не мне это решать…
— Дигэ, я видел его и говорил с ним. Не ходи за него, такой, как он, тебе не нужен.
— А за кого прикажешь идти?
— За меня, — прошептал Брик. — Если хочешь.
Она покачала головой.
— Отец мог бы согласиться тогда, сгоряча. А сейчас слишком многое уже решилось. Рухнет слишком много чужих планов.
Брику почудилось, что вот теперь-то свинцовые воды отчаяния сомкнутся над его головой.
— Укради меня, Брик, — сказала она. — Право, я не вижу другого способа быть с тобой.
Пора бы уж ему узнать цену этой аристократической сухости, увидеть, что полыхает за ней. Страсть светилась в глазах стоявшей перед ним девушки, как свеча в ночном окне, но ни в голосе, ни в манерах, ни в жестах не мелькнуло ничего, что могло бы быть истолковано пренебрежительно. У него перехватило дыхание. Такая… такая женщина!
— Ты не шутишь? — только и смог сказать он. — Собирайся.
Разумеется, это было величайшей глупостью на свете. Теперь к разъяренным Готорнам прибавятся еще более разъяренные Эгерхаши и Степачесы, жаждущие его крови, но сейчас ему на всех их было наплевать.