Она могла обратиться к нему посреди любого самого важного дела, и он ответил бы ей, игнорируя прочих. И постепенно они привыкли к ней, как к мебели, и будто само собой разумеющимся стало то, что, принимая любое решение, король глазами ищет ее глаза и в его глазах, обращенных к ней, всегда живет улыбка. Ей в голову не приходило, будто она получает то, что ей не причитается.
Со всеми подряд он не фамильярничал. Давно минуло время, когда мальчик-король сбивался с ног, ища того, кто звал бы его по имени. Сейчас желающих стало хоть отбавляй, и он сделался разборчив. И, кстати, рано или поздно, но народ уразумел, что в присутствии Красной Ведьмы король удерживается от солдафонства в речах, как и то, что само это солдафонство было не более чем маской, как любая маска, недостойной того, чтобы носить ее в присутствии истинно близких. Это добавило ей не столько популярности, сколько уважения.
После того как лопнул ее пузырь, она с непривычки ощущала все мучительно остро: любой шепот был для нее как громкий крик, прикосновение холодного влажного камня она чувствовала, стоя от стены на расстоянии пяти шагов. Солнечный луч был как шпага, злое слово — как свистнувшая мимо уха стрела. Брызги холодной воды на ручье касались кожи, как брызги раскаленного металла. Она читала по лицам в душах, и то, что она там видела, ничуть ее не утешало, Люди думали невыносимо громко. Рэндалл был солнцем, и она словно внезапно оказалась на ярком свету и не могла укрыться в тень. Жизнь ее наполнилась.
Венона Сариана и двор въехали в освобожденный для них замок, и событие сие не отложилось в памяти Аранты буквально ничем, кроме суматохи. Сама она следовала за королем, хотя вернее будет сказать — за армией, потому что самому Рэндаллу ничего не стоило взять и мотнуться туда-сюда миль на десять — двадцать в сторону, никого, в том числе и ее, не спросись. Он был свободная птица, насколько мог себе это позволить.
И когда жар поздней весны до белизны раскалил и иссушил дороги, армия тронулась в путь с воодушевлением отдохнувших людей. Аранта ехала верхом, во главе, близко к знамени, которое везли развернутым над королевской главой, и прикрывала нос и рот алой шелковой банданой, охваченная тем же странным безрассудным воодушевлением, что двигало вперед всю эту уже достаточно разношерстную толпу.
Потом, уразумев, что ей практически все позволено, она предпочла ехать не вместе с армией, хоть бы и под знаменами, а впереди нее, по земле, еще не тронутой ногами и копытами двадцатитысячного войска. Даже одинокий путник оставляет след на траве, что ж говорить о башмаках и подковах, вздымающих пыль на белой дороге, об осадных башнях, о чугунных колесах баллист, влекомых восьмериком, о фургонах маркитанток и прочих, кто ел хлеб свой от куска войны, о конях верховых, тягловых, вьючных и заводных, облегчавшихся на ходу, как то и положено скотине. После них уж не поднимутся примятые травы и лик земли не останется прежним. И это будет не тот лик земли, что радует глаз.