— И все это время, — продолжал маркиз, — мы можем быть счастливы вместе. Я осыплю тебя подарками, Ровена, ты никогда больше не будешь нуждаться. Ты будешь моей во всем, кроме имени, и я верю, что, раз мы любим друг друга, это не будет для тебя так уж важно. Для нас будет иметь значение только наша любовь.
— Любовь… запретная и грешная! — Ровена говорила почти неслышно, но маркиз различал каждое слово.
— Кто имеет право судить, что праведно, а что грешно? — воскликнул маркиз. — То, что мы чувствуем друг к другу, всегда будет прекрасно и совершенно.
Говоря это, он накрыл рукой ладонь Ровены, почувствовал, как она холодна и как задрожала девушка от его прикосновения.
— Ты любишь меня, — продолжал маркиз. — Ты любишь меня так, как никогда еще никого не любила. Я — первый мужчина, который поцеловал тебя, и ты моя — моя целиком и полностью. Постарайся понять, Ровена, что я готов дать тебе все на свете, все, что ты хочешь, и мы познаем счастье, которое дается лишь немногим, самым удачливым.
— Но это будет… неправильно.
— Это не может быть неправильным — ведь никто не пострадает в результате. Я уже объяснил тебе, что ни твой отец, ни брат, ни сестры не узнают, что ты посылаешь им деньги, которые получаешь в Лондоне вовсе не за работу. Они смогут позволить себе такую жизнь, какой никогда не знали раньше.
— Если они узнают, что я… солгала им… что они, по-вашему, подумают? — с горечью спросила она.
— Но ведь они ничего не узнают, — убеждал девушку маркиз. — Мы оба умные люди и сумеем позаботиться о том, чтобы вокруг нас не возникло сплетен. Никто не узнает — я обещаю тебе.
— Но ведь я буду знать. И мне будет стыдно взглянуть в глаза собственной семье.
Говоря это, Ровена освободила руку и встала. Она отошла от дивана и, остановившись перед камином, набрала в легкие побольше воздуху, собираясь с силами, чтобы снова заговорить, а потом произнесла медленно и отчетливо:
— Я люблю вас. Думаю, я всегда буду любить вас… но я не могу… сделать то, что вы… мне предлагаете.
— Но почему? — не сдавался маркиз. — Почему ты должна отказывать себе и мне в том, чего мы оба так жаждем. Этого жаждут не только наши тела, Ровена, но наши сердца и наши души. — Он горячо продолжал, не сводя глаз с лица Ровены: — Ты позволяешь условностям лишить себя счастья, закрываешь глаза на то, что такая любовь, как наша, встречается очень редко и только однажды в жизни. Ты говоришь, что любишь меня, и я верю тебе. Я же люблю тебя так, что не могу думать ни о чем другом. Я знаю, что ты хочешь меня. Я не могу без тебя жить. Неужели ты сможешь отказать мне лишь потому, что я не собираюсь надеть на твой пальчик обручальное колечко?