В детстве Макси просто обожала деда, рано поняв, что за строгим фасадом скрывается щедрая и нежная душа. Тогда она еще не знала, что все это было одним притворством, лишь видимой частью его коварного плана.
— Значит, это была полностью твоя инициатива? А почему же ты подумал, что можешь делать то, на что даже мой дедушка не решился?
— Мне всегда казалось, что ты любишь мою бабушку, — тихо сказал Ол.
Макси нахмурилась.
— А какое отношение имеет наш разговор к твоей бабушке?
— Три недели назад у нее был инфаркт.
— Что?! Но почему же мне ничего не сообщили сразу? Почему мне не позвонили?
— Куда? Разве ты оставила нам свой адрес или телефон? Ты же отказалась видеть кого-либо из нас без присутствия своего адвоката, ты не забыла?
— Да, но…
— Никаких но, Макси. — Его голос был резок. — Ты дала ясно понять, что не хочешь иметь ничего общего с членами нашей семьи.
У девушки не было сил смотреть в эти обвиняющие глаза. В его устах все звучало просто ужасно. Но ведь у нее были причины так поступить. Причины, о которых он эгоистично умалчивает.
— А как бабушка чувствует себя сейчас? — спросила Макси взволнованно.
— А тебе разве есть до этого дело?
Ее глаза вспыхнули зеленым пламенем.
— Конечно же есть!
— Ну… уже неплохо. Бабушка… Как бы тебе объяснить… Она очень изменилась, — уклончиво ответил Ол. — И она хочет тебя видеть.
Опять он ведет себя в своем стиле. Никаких «не могла бы ты», «возможно, ты бы хотела», «быть может, ты заедешь»… Нет, только голая констатация факта.
Макси облизнула пересохшие губы.
— Когда?
— Ну не сегодня, конечно, — хмыкнул он, окидывая взглядом ее ночное одеяние.
Макси надеялась, что та паника, которая царит у нее внутри, не отражается на ее лице. Ее разрыв с семьей два года назад был окончательным и бесповоротным. Одна мысль о том, чтобы вернуться — причем добровольно — в логово льва, вызывала у нее головокружение.
— Приезжай завтра.
— Завтра? Так срочно? Неужели бабушка настолько больна?
— Твоя озабоченность несколько запоздала, но бабушка все равно будет рада, что ты все-таки беспокоишься о ее здоровье. И чем раньше ты ее порадуешь, тем лучше.
Макси так крепко сжала руки в кулаки, что костяшки пальцев побелели. Она не знала, что делать. В голове мелькали самые разные мысли, а сердце было полно противоречивых чувств.
Ол смотрел на нее без всякого выражения, а затем невозмутимо сказал:
— Решай сама, что делать. Я сказал тебе все, что должен был.
— Ничего себе! — вспылила Макси. — Ты появляешься здесь совершенно неожиданно, нагло заваливаешься в мою спальню, говоришь мне, что бабушка больна, и отказываешься сообщить хоть что-то еще?!