– За границами времени, – тихо и задумчиво пробормотала Лиза. – Часы без стрелок… – Она повернулась к Глебу. – Вам это ничего не напоминает?
– Напоминает, – сказал Корсак, задумчиво глядя на кончик горящей сигареты. – Кстати, одна из двух картин, которые висят в виртуальном кабинете у Тильбоха, называется «Опасность обоняния».
– Это с кухарками, которые зажимают пальцами носы?
Корсак кивнул:
– Да. Вот вам и связь между запахом и временем. Добавьте к этому тот факт, что Генрих Брокар, которому когда-то принадлежала картина, был парфюмером.
Давыдов вышел из забытья.
– Б-брокар? – удивленно спросил он. – О чем вы, д-друзья мои?
– Да вспомнили одну историю, – ответил Глеб. – Тебе будет неинтересно.
– Ясно, – обиженно произнес Петя. – Очередные тайны м-мадридского двора.
Лиза допила сок и посмотрела на часики.
– Уже поздно, – сказала она.
Фотограф задрал рукав пиджака и тоже глянул на свой фальшивый «патек филипп».
– Да, п-поздно, – небрежно сказал он, как бы невзначай поворачивая руку так, чтобы часы были видны окружающим. Затем кашлянул в кулак и обратился к девушке: – Лиза, если вы позволите мне п-проводить вас до дома, вы окажете мне б-большую честь.
Лиза посмотрела на Корсака. Тот отвел взгляд и взялся за стакан с коктейлем с таким видом, словно все это его совершенно не касалось. Лицо Лизы слегка порозовело.
– Я не против, – сказала она, повернувшись к фотохудожнику.
– Б-благодарю вас.
Петя Давыдов поклонился и церемонно поцеловал ей руку.
Часы показывали полпервого ночи. Глеб Корсак сидел в кресле со стаканом коктейля в руке и, прикрыв глаза, слушал музыку. Это был знаменитый нью-портский концерт Майлза Дэвиса и Телониуса Монка. 1962 год. Труба Дэвиса издавала тоскливые, проникновенные звуки, пианино Монка, словно споря с ней, звучало холодновато, нервно и неровно чеканя ритм. Ощущение было такое, словно Монк лепил пальцами геометрические фигуры из неподатливого вещества музыки и от нетерпения отбрасывал их в сторону, оставляя незавершенными.
Глеб отхлебнул водки с тоником и подумал: «Интересно, размышлял ли когда-нибудь Монк о времени? И не пытался ли он своей музыкой настичь время, схватить его за уши? Показать, как оно сжимается и растягивается, а иногда рвется, как затертая тысячами рук истонченная веревка?»
Глеб сделал большой глоток и облизнул губы. Мысли его вернулись к картине Тильбоха. Итак, парфюмер Генрих Брокар переиначил картину, дорисовал ее. Зачем ему это понадобилось? Объяснять это сумасбродством парфюмера его дремучестью и темнотой было бы наивно. Брокар – европеец по складу ума, по восприимчивости души, по самому составу крови. Он и Россию-то считал страной варварской, недолюбливал ее. Взяться править картины старых мастеров он мог только по веской причине.