Я отказывалась войти, жестами объясняя, что не понимаю, но хочу кушать. В конце концов женщина вышла с кружкой теплого молока и куском черствого черного хлеба.
Она смотрела, как я с жадность поглощаю ее скудную пищу, теплое молоко успокоило судороги, скрутившие мой желудок. Старушка говорила что-то еще, приглашала меня войти, но я отрицательно качала головой. Я боялась оказаться взаперти. Я предпочла холод дому, в котором меня могли запереть, и свернулась калачиком за кучей хвороста, чтобы отдохнуть.
Ранним утром, когда ноги у меня заледенели от холода, я обнаружила перед дверью хижины еще одну кружку молока и кусок хлеба. Я все съела и убежала. Я думала, что старая женщина из жалости хочет приручить меня, но я никому не позволю таким способом связать меня. Я никому не доверяю. Волк отдает мне часть добычи — это братский подарок. Человек помогает мне — я принимаю это с опаской. Я могу с чистой совестью воровать. Жалость пугает меня. Должно быть, подобное неприятие стало результатом ложной жалости Вираго.
Голод царит повсюду в деревнях, где я ищу пропитание. Если в них еще кто-то живет, то на кухнях нельзя найти ничего, кроме супа и сухарей. Я видела разрушенные бомбардировками деревни, развороченные фермы, крестьян, потерявших все. Я не знала о Сталинграде, о кровавой бойне, которую устроили немцам под Курском. Разгром нацистов начался в России. Если бы мне тогда кто-нибудь рассказал об этом, я пустилась бы в пляс на снегу.
Я шла по изрытой дороге, особо не таясь, настолько местность вокруг была бедной, а я голодной. Я прошла мимо старика, который спорил с мужчиной моложе его и держал на привязи собаку, такую же старую, как он сам. Я подошла поближе: это был волк, который утратил свой истинный облик. Облезлый мех, худые бока, слепые глаза — и кожаный поводок. Когда я дружелюбно протянула к нему руку, он показал зубы. На мне до сих пор сохранился запах моих волков.
Бедный старый волк, ослабевший пленник, он принял меня за молодого волка, который может напасть. Старая волчица реагировала так же, когда «Красавица» приставала к ней. Незадолго до этого я стащила кусок свиной кожи и могла бы разделить его с ним? но он тоже отказался от моей жалости, и я поняла его.
Я отправилась в путь. Бомбардировка в разгар дня поразила меня так же, как и жителей деревни, в которую я пришла. Я пряталась за стеной и ждала, когда появится возможность забраться в дом, — и тут все стало взрываться и полыхать. Я распласталась по земле, перепуганная до смерти. Мне уже приходилось видеть последствия бомбардировок: в Бельгии — взорванный мост, в России — целые деревни. Но я не представляла себе, как можно разрушить столько домов за один раз. Бомбы падают с грохочущих небес, полных черного дыма. Ничего общего с теми самолетами, на которые кричал дедушка. Рядом со мной рушится стена, я бегу, не помня себя, чтобы где-нибудь спрятаться. Повсюду мечутся люди, двери закрыты, я стучу, бью ногой, но мне никто не отвечает. Я плачу от страха под ливнем из огня и пыли. Ко мне бросается маленькая собака, такая же перепуганная, как я. Как сумасшедшая, она лает на самолеты, грохот, бомбы. Я прижимаю ее к себе, пытаюсь успокоить, беру на руки, чтобы найти укрытие. Но спрятаться негде, вокруг все взрывается, улица покрыта трупами, обломками домов, камней, деревьев и разной утвари. Зачем прятаться в жилищах, которые становятся ловушкой? Дедушка говорил: «Если я умру, то умру стоя, на открытом воздухе».