Я хотела заорать: «Бегите! Спасайтесь!» — но я не должна была кричать. Я ничего не могла сделать. Невозможно было помочь, не подвергнув опасности свою жизнь, — это сводило меня с ума. Я билась лицом о дерево, словно пыталась навсегда запечатлеть на коже рисунок коры. Я должна сдержать ярость. Я испугалась. Несмотря на храбрость, страх никуда не пропал, он был в животе, в голове.
Солдат достал лопату из грузовика, чтобы закидать детей землей. Ребята, которые не плакали, не кричали, не пытались сбежать, постепенно исчезали в могиле. Тишина, которая наступила после выстрелов и нарушалась лишь скрежетом лопаты, была еще хуже. Грузовик уехал, а я стояла ошалевшая, со следами рвоты на лице. Я говорила себе: «Что мне делать? Может, кто-то остался в живых? Я должна была убить этого человека!» Но скорее он убил бы меня.
Я разъярилась от собственного бессилия. Я чувствовала себя почти трусом. Эти дети падали один за другим, ждали своей очереди, ничего не делая. Именно эта покорность испугала меня больше всего. Ни крика, ни попытки к бегству! Я бы обязательно попробовала! Конечно, они были ослаблены, обессилены, возможно, больны, но я не понимала их пассивности и не понимала, как человек мог совершить подобное — убить детей.
Я думала: «Немцы убивают всех, детей, женщин, мужчин, все время. Они не уважают жизнь, никого не щадят». Грузовик уже давно уехал, а я все еще была там. Меня рвало желчью и водой, и от этого болел живот. А я ошеломленно смотрела на могилу, чувствовала себя виноватой, бесилась оттого, что не могу подойти к ней и посмотреть, есть ли выжившие, раскопать тела детей. Я все равно не двигалась, потому что боялась: грузовик вернется, и все начнется сначала. Могила была большой, заполненной не до конца, там еще оставалось место…
Неподалеку отсюда находилась деревня, и я решила, что дети, скорее всего, были оттуда, а немцы могут привезти и других. Я сама была ребенком, хотя и забыла об этом, пока была одна, но внезапно мне в голову пришла ужасная мысль: дети, упавшие в яму, наверное, были одного возраста со мной. Я вдруг спросила себя: а может, я такая же большая, как они, или даже выше ростом? Я хотела узнать, убивают ли немцы детей моего роста и моего возраста, будто смерть угрожала только им. Я видела среди расстрелянных совсем маленьких детей, и это пугало меня: «Если я больше самых маленьких, то я точно в опасности».
Я прислонилась спиной к дереву, воткнула нож над головой и посчитала, сколько во мне ладоней. Я ничего не узнала о росте других детей, но решила, что уже достаточно большая.