Это новогрядущая интеллигенция русская, кажется, именно теперь начинает подымать голову. Именно, кажется, теперь она потребовалась к общему делу, и она это начинает и сама сознавать <…> За ту главу «Карамазовых“ (о галлюцинации), которою Вы, врач, так довольны, меня пробовали уже было обозвать ретроградом и изувером, дописавшимся «до чертиков». Они наивно воображают, что все так и воскликнут: «Как? Достоевский про черта стал писать? Ах, какой он пошляк, ах, как он неразвит!» Но, кажется, им не удалось! Вас особенно, как врача, благодарю за сообщение Ваше о верности изображенной мною психической болезни этого человека. Мнение эксперта меня поддержит, и согласитесь, что этот человек (Ив<ан> Карамазов) при данных обстоятельствах никакой иной галлюсинации не мог видеть, кроме этой. Я эту главу хочу впоследствии, в будущем «Дневнике», разъяснить сам критически» (XXX, кн. 1, 236–237). Своего обещания Достоевскому выполнить не удалось.
Итоговую авторскую оценку „Братьев Карамазовых“ и ряд замечаний, полемически направленных против суждений о романе и речи о Пушкине либеральной и народнической критики, содержит записная тетрадь Достоевского 1880–1881 гг.: „Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в бога, — читаем мы здесь. — Этим олухам и не снилось такой силы отрицание бога, какое положено в «Инквизиторе“ и в предшествовавшей главе, которому ответом служит весь роман. Не как дурак же (фанатик) я верую в бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием! Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицание, которое перешел я. Им ли меня учить!“
И далее: „Черт. (Психологическое и подробное критическое объяснение Ив<ана> Федоровича и явления черта). Ив<ан> Фед<орович> глубок, это не современные атеисты, доказывающие в своем неверии лишь узость своего мировоззрения и тупость тупеньких своих способностей <…> Нигилизм явился у нас потому, что мы все нигилисты. Нас только испугала новая, оригинальная форма его проявления. (Все до единого Федоры Павловичи). <…> Совесть без бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного <…> Инквизитор уже тем одним безнравствен, что в сердце его, в совести его могла ужиться идея о необходимости сожигать людей <…> Инквизитор и глава о детях. Ввиду этих глав вы бы могли отнестись ко мне хотя и научно, но не столь высокомерно по части философии, хотя философия и не моя специальность. И в Европе такой силы атеистических выражений нет и не было. Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое