Гудо скривился в гримасе.
— Я — вор. Ну, могу еще ножом. Случается. А вот так взять и махать топором… Для тебя это просто… как улыбнуться. Честно говоря, у тебя неудачная улыбка. Как и твои шутки. А тут еще эти золотари второй день на улицу не выходят. Зря им бюргермейстер выдал по два гроша. Наверное, купили бочку вина и где-то спрятались от меня. Но я не сказал еще о самом главном… Что это?
Гудо стоял напротив нарисованного им вчера креста и покусывал нижнюю губу. После некоторого раздумья палач произнес:
— Крест этой ночью мне не помог. — И полой плаща затер мел.
— Да я не о кресте. Посмотри под ноги.
Гудо опустил взгляд. В этом месте на несколько десятков шагов исчезла смесь желтого от нечистот снега и толстого слоя грязи. Непривычно смотрелся уложенный камень мостовой и скользящая по нему тощая свинья, недоумевающая, куда подевались городские отбросы.
Гудо пожал плечами и продолжил путь. Продолжил и Патрик:
— Ну а самое интересное — в голубятне старой Ванды. Уже вторую ночь Ванда и ее девки перемывают друг другу косточки. И это при гостях. Так что гости не задерживаются не то что на ночь, а даже для того, чтобы под юбку заглянуть.
— Это убыток для города. Это уже мое дело, — мрачно произнес палач и свернул в улочку налево.
Бордель старой Ванды находился в сотне шагов от Ратушной площади. Почти в центре города. Сейчас в центре города. А в те далекие времена, когда город принадлежал сеньорам, баронам из рода Фрильке, этот дом был построен за старой замковой стеной. Он располагался в стороне от жилища знатных господ, а маленькая замковая церковь была отделена от места греха толстой и высокой стеной. Теперь из окошек третьего этажа борделя были видны острые шпили Кафедрального собора и многие из жителей города шли на божественные службы мимо большого старого дома, который изначально строился для сладостного, но греха.
И во времена сеньоров, и в годы муниципальной власти города этот дом находился под покровительством, ибо был во многом полезен и оправдан. Покровители получали денежную выгоду — налог, гулящие девки — средства для жизни, а Церковь, присматривающая за жизнью своей паствы, избавлялась от больших грехов.
Ведь в городах всегда был избыток женщин. Даже высокая женская смертность от болезней и родов, при которых умирала каждая третья первороженица, не шла ни в какое сравнение с гибелью мужчин во время войн, междоусобиц, драк, опасных путешествий и неумеренности во всякого рода наслаждениях. Одинокие женщины пытались выжить благодаря собственному труду. Но работа прачками, плетельщицами корзин, белошвейками, торговками яиц, сыров, овощей и фруктов едва позволяла выжить. Нужда гнала женщин к тем занятиям, что так или иначе сводились к плотскому греху. Служанки в богатых домах, при харчевнях и в цирюльнях были обречены на греховные утехи. Но с них город не имел дохода, и поэтому такие женщины в силу доносов и обид других женщин подвергались жестокому преследованию властями. Как и те, кто сводил замужних женщин с искателями их утех. В особенности строгому наказанию подвергались обитательницы борделя, если они в силу любовной привязанности отдавали свое тело без оплаты или часто нарушали устав, в котором прописывались правила и взаимоотношения между обитателями борделя, а также многочисленные запреты.