Пьяно икнув, фон Бирк уставился на бюргермейстера. Затем, что-то сообразив, он как можно учтивее произнес:
— А ты тоже можешь идти отдыхать. Завтра поедешь с нами.
— Да, разумеется, — обрадовался Венцель Марцел, но уже в следующую секунду поник и тихо осведомился:
— А Эльва?
— А Эльва споет несколько рыцарских баллад, чтобы укрепить во мне уверенность накануне предстоящего похода. Ведь ты умеешь не только читать, но петь и играть на лютне?
Девушка быстро встала и повлажневшими глазами посмотрела на отца. Тот опустил взгляд и, запинаясь, произнес:
— Ну… несколько баллад. Если это так необходимо рыцарю.
— Необходимо, так же как и чаша вина, — усмехнувшись, заявил фон Бирк и опять громко икнул.
***
Не жалея чужого добра, мужчина всем телом рухнул на лежанку. Та тоскливо зашлась долгим скрипом, но выдержала тяжесть веса.
«О Господи, как же долго я был на цепи! Неужели мои бесконечные молитвы истончили ее? И, может быть, скоро, очень скоро она разорвется и я буду свободен. И не только свободен телом, но и душой. Ведь я искупил свои тяжкие грехи. Ведь так, Господи?» — Мысли, словно трудолюбивые пчелы, гудели в его голове, кружившейся от счастья.
Он действительно чувствовал себя счастливым. И даже то, что ему предстояло целых три года выполнять приказы и прихоти молодого барона, вовсе не воспринималось им как долгая и тягостная отсрочка. Что значат всего три года в сравнении с десятилетием, проведенным в подземелье Правды?
Нет, он никогда не забудет ни единого месяца, ни единого дня из этого долгого срока. И как можно забыть время величайшего унижения и… необычайного восхождения? Унижения, которое забывалось благодаря осознанию того, что с каждым днем он чувствует себя более достойным.
Он усмехнулся. Он мог и рассмеяться. Теперь мог рассмеяться. Он не позволял себе этого десять лет. Десять лет в его жизни не было причины для смеха. Нет причины и сегодня ночью. Возможно, только улыбка. Но совсем не радостная, а скорее ухмылка. Вот так просто. Ухмыльнуться своей судьбе. Смотри, вопреки тебе я все выдержал и все вынес. И вылез из глубочайшей отхожей ямы. И совсем не тем ублюдком, которого судьба столкнула в эту самую яму.
Как удивился барон, узнав, что он, исчадие подземелья Правды, умеет писать. Сам-то рыцарь наверняка едва мог нацарапать пером хотя бы имя. Вероятно, свое баронское имя он лучше вычерчивал, махая мечом. Для этого он родился. От этого он, скорее всего, и умрет. Если, конечно, не свернет себе шею на крутых ступенях родного замка после непомерных возлияний. А то и просто свалится с коня и разобьет голову об острый камень.