— Бери одного из моих, — со всей искренностью предложил Венцель Марцел.
— До Мюнстера уже близко. А с конного снимают въездной налог.
— Что за нужда заставляет так спешить?
— Мне нужно побывать в подземелье Правды. Но даст ли согласие епископ?
— Отец попросит его об этом. — Несмотря на дрожь во всем теле, Эльва смогла быстро одеться, и теперь другие слезы, слезы благодарности, тихо струились по ее милым щечкам.
Венцель Марцел неуверенно посмотрел на девушку. Та всхлипнула и добавила:
— Ты должен помочь человеку, который дважды спас твою дочь.
Бюргермейстер, еще не совсем понимая, о чем она говорит, неуверенно пробормотал:
— Человеку… Наверное, да. Но он палач… — И, увидев глаза Эльвы, наполненные до краев умоляющей просьбой, спросил у своего спасителя:
— Ты желаешь быть палачом подземелья Правды?
— Теперь я свободный человек, — тихо произнес тот и, сглотнув то ли слюну, то ли боль, добавил:
— Но хочу себя спасти.
С этими словами он откинул плащ с левой руки. Тугие окровавленные бинты охватывали ее до локтя и сочились гноем…
***
— Что там с Верметом? — спросила Эльва, приоткрыв занавеску окошка повозки.
Венцель Марцел посмотрел на облокотившегося на колесо стражника и нехотя ответил:
— Наш спаситель обломил стрелу, но сказал, что вынуть ее руками не сможет. Он умрет. Я верно понял?
Стоящий рядом с бюргермейстером мужчина кивнул.
— Чтобы он выжил, мне нужно то, о чем я хочу попросить епископа.
— Ладно. Пойдем.
Повозку пришлось оставить у ворот епископского замка. Да и сюда они добрались с большим трудом. Улицы Мюнстера на подъезде к замку были заставлены множеством таких же повозок, а во дворе замка было не протолкнуться.
Бюргермейстер понимающе улыбнулся и велел:
— Иди впереди. Только открой голову. Думаю, тебя тут не забыли.
Мужчина нехотя стянул капюшон и решительно надавил на толпу. Люди уже готовы были осадить наглеца, но ругательства, едва не сорвавшиеся с языка, так и не прозвучали, а оружие не было использовано. Побледнев, они отшатнулись, а затем, напирая спинами, попятились на несколько шагов. Воины, селяне, горожане и даже благородные господа, повернув головы и увидев палача подземелья Правды, поспешили сделать то же самое. Они дали ему дорогу даже с большей поспешностью, чем прокаженному. И самому сатане.
Стоявшая на ступенях стража, как и все, в полном молчании расступилась, не желая даже древками копий остановить этого человека. Идущий по пятам за бывшим епископским палачом Венцель Марцел почувствовал внутреннюю дрожь. Перед ним никто и никогда не расступался с таким необъяснимым страхом и беспокойством. Да и вряд ли нечто подобное когда-нибудь случится. Толпа, дающая дорогу Папе Римскому, императору, или королю, делает это с совсем другими чувствами. И не с такой поспешностью, животным страхом и, наверное, даже с почтением, как к этому необычному человеку. Ведь каждый из толпы, даже по воле величайших правителей оказавшись в руках палача, будет испытывать перед ним страх намного более ужасный, чем перед теми, кто послал их на муки.