"Ты еще помнишь наш уговор? Иди умывайся. Вот полотенце".
Он повесил свое пальто на плечики и вышел в коридор. Все утро люди ждали, пока освободится ванная, но теперь дверь была открыта. Герман нашел кусок мыла, забытый кем-то, и стал мыться над умывальником. Вода была тепловатой. "Откуда в ней ее доброта?", — спросил себя Герман. В его воспоминаниях Тамара была упрямая и ревнивая. А теперь, несмотря на то, что он променял ее на других, она была единственный человек, готовый помочь ему. Что это значило?
Он вернулся в комнату и оделся. Тамара сказала, что он должен спуститься на лифте на этаж ниже, она не хочет, чтобы люди в доме знали, что у нее ночевал мужчина; пусть подождет ее на улице. Он вышел из двери дома и на секунду ослеп от света дня. Восемнадцатая улица была полна грузовиков, с которых сгружали коробки и ящики. На Четвертой Авеню гигантские машины убирали снег. Тротуары кишели пешеходами. Голуби, выжившие в эту ночь, рылись в снегу; воробьи прыгали вокруг них. Тамара повела Германа в кафетерий на Двадцать Третьей улице. Запахи там были такие же, как прошлой ночью на Бродвее, только тут они смешивались с запахом дезинфекции, поднимавшимся от свеженатертого пола. Тамара даже не спросила, что он хотел бы заказать. Она усадила его за стоя, принесла апельсиновый сок, рожок, омлет и кофе. Некоторое время она смотрела, как он ест, а потом принесла свой завтрак. Герман держал чашку кофе между ладонями, но не пил, а грелся. Его голова клонилась все ниже и ниже. Женщины разрушили его, но они же выказывали ему сочувствие. "Я еще смогу жить без Маши", — утешил он себя. "Тамара права — на самом деле нас больше нет в живых".