Каждый день она подавала ему свежевыглаженную рубашку, нижнее белье и носки. Она так много хотела сделать для него, но ему было надо так мало. Он больше времени проводил в разъездах, чем дома. Ее жгло желание поговорить с ним. "Когда отходит поезд?", — спросила она.
"Что? В два".
"Вчера ты сказал в три".
"Чуть позже двух".
"А где этот город находится?"
"Филадельфия? В Америке. Где же еще?"
"Далеко отсюда?"
"В Липске это считалось бы далеко, а здесь — два часа поездом".
"Откуда ты знаешь, кто захочет купить книги?"
Герман задумался. "Я этого не знаю. Я ищу покупателей".
"Почему ты не торгуешь книгами здесь? Здесь так много людей".
"Ты имеешь в виду Кони Айленд? Люди приезжают сюда поесть поп-корн, а не почитать".
"А что это за книги?"
"О, всякие: как строить мосты, как похудеть, как руководить правительством. Тексты песен, рассказы, пьесы, жизнь Гитлера…"
Лицо Ядвиги сделалось серьезным. "Об этой свинье пишут книги?"
"О всех свиньях пишут книги".
"Ну-ну". И Ядвига ушла на кухню. Через некоторое время Герман последовал за ней.
Ядвига открыла дверцу клетки, и попугаи летали по кухне. Желтый, Войтысь, сел на плечо Германа. Он любил погрызть у Германа мочку уха и клевал крошки с его губ или кончика языка. Ядвигу всегда удивляло, насколько моложе, свежее и счастливее выглядел Герман после того, как принимал ванну.
Она подала ему теплые булочки с маком, черный хлеб, омлет и кофе со сливками. Она старалась как следует кормить его, но он ел кое-как. Он один раз откусывал от булочки с маком и откладывал ее в сторонку. Омлет он только попробовал. Конечно, его желудок ссохся во время войны, но Ядвига помнила, что и прежде он ел мало. У него всегда бывали из-за этого ссоры с матерью, когда он приезжал домой из Варшавы, где учился.
Ядвига озабоченно покачала головой. Он глотает, не прожевывая. И хотя времени у него еще много, он озабоченно смотрит на часы. Он сидел на краю стула так, как будто собирался вскочить. Глаза его, казалось, смотрели на что-то, что находилось за стеной.
Внезапно он сбросил с себя это настроение и сказал: "Сегодня вечером я буду ужинать в Филадельфии".
"А с кем ты будешь ужинать? Или один?"
Он перешел на идиш. "Один. Что ты выдумываешь! С царицей Савской я буду ужинать. Если я торгую книгами, то ты жена папы римского! Этот рабби, на которого я работаю — ну да, если бы его не было, мы бы умерли с голоду. А та женщина в Бронксе — совершеннейший сфинкс. Чудо, что я не свихнулся с вами тремя! Пиф-паф!"
"Говори так, чтобы я тебя понимала!"
"Почему ты непременно хочешь понимать меня? Кто много знает, у того много горя", — как сказано у Экклезиаста. — Правда все равно выйдет на свет — пусть не в этом мире, а в том, если предположить, что от наших бедных душ что-нибудь останется. А коли нет, нам придется перебиться без правды…"