А мичман чай свой допил сначала, и:
— Клапан перепускной закрой, — говорит. И в машину ушёл.
Втроём мы макаронину застрявшую из дедова пищепровода выколачивали. Выходит, как только Дед с мариупольцем клапана проверили, и, как белые люди, по трапу на палубу поднялись, мичманюга, как тарзан, в машину через световой люк спустился, и топливо мы принимали в оба танка сразу.
— Вот тебе и высшая математика.
Да, господа мариупольцы, и прочие шведы. Не пытайтесь вы объегорить егоров одесских. Я вот давно уже не пытаюсь. Слаб мозговой мышцой. Той, что от кепи мичманского образуется.
Только отсмеялся, оказалось, что снова я вахту стою с Мастером.
Но мне то что? До Херсона двое суток ходу всего оставалось.
***
А вот Эйнштейн был неглупым дядькой. Двое суток.
Это еще как поглядеть, много или мало. Дело даже не в том, что за Херсонесом стало нам давать по зубам от северо-запада и скорость фотонного звездолета нашего еще больше от скорости света отличаться стала.
Ни один моряк не скажет: "Будем в Херсоне тридцатого".
— Полагаем быть, — скажет.
Но мне два дня этих уже полярными казаться начали.
Всю вахту Леонтьев надрывается.
Всю вахту сопит вампир-заплечник за спиной.
Молчит. Команды на руль чуть-ли не через механика передает.
И дырку в затылке взглядом прожечь мне норовит.
Судоводитель говоришь? Так и гляди в свой бинокль. Или в радар. Под Ялтой вон, ночью, в дымке, чуть под самый штевень танкеру какому-то не заехали. А я еще смотрю — мили за две открылся красный огонь и пеленг все никак не меняется… А он танкерный круговой за левый бортовой принял, и доволен.
И главное, все команды его теперь фильтрую. Фильтра уже засоряться стали. Тяжкое это занятие — соображать, оказывается.
С чего это он влево все время подворачивает? Кто ж в тумане влево ворочает?
Да и зона разделения здесь.
Проедьтесь-ка по трассе по встречной полосе. Ночью, когда дальнобойщики один за одним прут.
А теперь то же самое, но с водителем, который и рулить то вчера первый раз пробовал, и где газ, где тормоза еще путает.
То-то же. А Вы мне: нервы…
Хотя, подлечиться мне тогда уже стоило. Поймал себя на том, что постоянно шепчу что-то. Тихо сам с собою, так сказать.
Да какое мне в конце концов дело до того, сколько винтов у лоцбота, как влияет удельный вес чая на остойчивость ПТСа, рисуют ли штурмана на карте течения стрелочками, как в букварях, и считают ли поправку компаса на калькуляторе?
Учился он в Седовке, или на курсах красных командиров в Керчи, или вообще — в медучилище, мне то что?
Что с того, что ни один штурман вам не признается, что навигация — дело нехитрое, и шесть лет штаны без гульфика за партой он зря протирал? Не потому что туману напускает. Туману они как раз все как один не любят, хоть и радары на любой лушпайке уже стоят. Потому что — хитрое. Это матросу, который только заточку карандашей наблюдать может, судовождение детскими игрушками кажется.